Такъ сидѣли мы довольно долго. Вдругъ гдѣ-то на крыльцѣ за дверью раздался крикъ, отъ котораго мы со старикомъ вздрогнули, потомъ затопали и застучали въ сѣняхъ, и вслѣдъ за тѣмъ кто-то подошелъ къ нашей двери, отперъ замокъ и, распахнувъ ее настежь, крикнулъ:
— Волоки его, чорта, сюда!
Кричалъ это, какъ оказалось, сторожъ. Въ сѣняхъ опять застучали, завозились, и слышно было, какъ волокутъ кого-то по полу.
— Да ну! — крикнулъ сторожъ, — ай не совладаете!..
— Здоровъ, дьяволъ! — раздался изъ темноты хриплый голосъ, и вслѣдъ за нимъ мы увидали, какъ двое сотскихъ, съ бляхами на груди, съ возбужденными, красными лицами, выволокли на полосу свѣта, къ нашей двери, какого-то упиравшагося пятками въ полъ и злобно хрипѣвшаго человѣка.
Сотскіе, пыхтя и сквернословя, втащили его къ намъ въ каморку и бросили на полъ. Человѣкъ вскочилъ и ринулся къ двери. Сотскіе отголкнули его и выскочили вмѣстѣ со сторожемъ за дверь.
— Сиди вотъ здѣсь, дьяволъ тебя задави! — сказалъ одинъ изъ нихъ, — дурь-то выскочитъ…. троимъ-то вамъ весело…
— Проклятые! — закричалъ человѣкъ и застучалъ объ дверь кулаками, — пустите!… Разнесу!..
— Разнесешь!
— Разнесу!
Человѣкъ этотъ былъ пьянъ. На его худое, бѣлое, какъ бумага, лицо и на огромные, налитые кровью, дико бѣгающіе глаза страшно и противно было глядѣть. Одѣтъ онъ былъ въ одежду монастырскаго послушника. Длинные, совсѣмъ рыжіе волосы мокрыми прядками трепались по плечамъ. Голосъ его, отвратительно хриплый, какой-то скрипучій, билъ по нервамъ и раздражалъ, какъ скрипъ немазаной оси.
— Пустите! — вылъ онъ дикимъ голосомъ и колотилъ кулаками въ дверь. — Дьяволы! Антихристы!… дверь вышибу!
Мы со старикомъ молча глядѣли на него. Онъ не унимался. Наконецъ, старикъ не выдержалъ и крикнулъ:
— Не ори… Эй ты, рабъ Божій!… ложись спать…
«Рабъ Божій» обернулся и посмотрѣлъ на насъ.
Налитые кровью глаза его какъ-то завертѣлись необыкновенно дико и страшно, и онъ вдругъ совершенно неожиданно, ничего не говоря, какъ кошка, отпрыгнулъ отъ двери, бросился къ старику, повалилъ его навзничь и, вцѣпившись ему въ горло руками, началъ душить, воя и визжа, какъ волкъ.
Старикъ вытаращилъ глаза, захрипѣлъ и замахалъ мнѣ рукой.
Я сперва испугался, — до того это было дико и неожиданно. Потомъ, видя, что онъ задушитъ старика до смерти, схватилъ «раба Божьяго» за его длинныя, рыжія космы обѣими руками и поволокъ по полу. Онъ, очевидно, отъ страшной боли, сейчасъ же выпустилъ старика и, отбѣжавъ въ уголъ, всталъ тамъ спиной къ стѣнѣ, дико глядя на насъ безумными глазами.
— Господи Іисусе! — простоналъ перепуганный старикъ, — вотъ было гдѣ смерть свою нашелъ… Ну, Семенъ, гляди теперь за нимъ въ оба… Коли что, бей его сапогомъ въ рыло… Парень, я вижу, ты ловкій… Вотъ чорта-то, прости Господи, притащили. Что-жъ теперь намъ дѣлать?..
— Не знаю… увидимъ.
— Полоумный, знать?
— Чортъ его знаетъ… Спать, видно, намъ не придется.
— Гдѣ спать… гляди, гляди!
Полоумный «рабъ Божій», глядя на насъ, поднялъ вдругъ руки надъ головой и, махая ими, пустился по каморкѣ плясать въ присядку, крича во всю глотку какую-то кабацкую пѣсню. Онъ долго вертѣлся по полу, похожій на чорта, встряхивая волосами и размахивая полами подрясника. Потомъ, очевидно, измучившись, пересталъ плясать и, подскочивъ къ двери, завопилъ: Отоприте! отоприте! отоприте!..
— Господи помилуй! — шепталъ перепуганный старикъ, — Царица Небесная… Семенъ, на сапогъ, держи, будь наготовѣ… Коли что, бей его въ торецъ. Вотъ вляпались-то мы съ тобой… Гляди, какъ бы лампочку, спаси Богъ, не разбилъ…
— Отоприте! — вылъ, между тѣмъ, пьяный монахъ такъ громко и дико, что, я думаю, на улицѣ былъ слышенъ этотъ крикъ.
— Не ори! — раздался за дверью голосъ сторожа.
— Отоприте! — еще шибче закричалъ пьяный.
— Ну, погоди-жъ ты, чортъ! — крикнулъ сторожъ, — мы тя уймемъ… Погоди!..
Онъ ушелъ и скоро возвратился назадъ съ двумя сотскими. Всѣ они трое ворвались въ каморку, набросились на монаха, сшибли его съ ногъ и начали колотить и таскать по полу, какъ какой-нибудь мѣшокъ съ трухой… Монахъ дико визжалъ и рвался…
— По рылу не бей! по рылу не бей! — кричалъ сторожъ, — охаживай его по бокамъ, вотъ такъ! вотъ такъ! ловко! что, чортъ, будешь орать, а?.. будешь, а?..
Его били и волочили за волосы до тѣхъ поръ пока онъ не пересталъ кричать. Потомъ связали ему веревкой руки и, бросивъ въ уголъ на полъ, ушли, какъ ни въ чемъ не бывало… Очевидно, дѣло это для нихъ было привычное, неинтересное, обыденное…
— Успокоили! — подмигивая и весело ухмыляясь, сказалъ старикъ, когда они ушли, — ловко отдѣлали: за дѣло… не ори. Задушилъ было, проклятый! Гляди, не издохъ бы ночью, наживешь съ нимъ бѣды… на насъ еще свалятъ… Погляди, дышетъ ли?
Я подошелъ и взглянулъ на лежавшаго навзничь монаха. Лицо его было бѣло и страшно. Изъ угла рта сочилась кровь. Глаза были закрыты. Онъ тихо и рѣдко дышалъ.
— Ну, что? — спросилъ старикъ.
— Дышетъ! — отвѣтилъ я.
— Ну, а дышетъ, значитъ, ничего… отойдетъ…
Избитый монахъ вдругъ завозился, застоналъ и, повернувшись на бокъ, лицомъ къ стѣнѣ, захрапѣлъ.
— Не отходитъ-ли? — испуганно воскликнулъ старикъ. — Сёмъ, батюшка, посмотри!
— Нѣтъ, — сказалъ я, послушавъ, — спитъ.
— Ну песъ съ нимъ!… пущай спитъ… Проспится, будетъ по утру бока почесывать…
Мы поговорили еще кое о чемъ и, погасивъ огонь, легли опять спать точно такъ-же, какъ раньше, крѣпко прижавшись другъ къ другу…
Долго-ли я спалъ, — не знаю. Проснулся я отъ того, что меня кто-то тихо трогалъ по лицу чѣмъ-то холоднымъ и мокрымъ. Испугавшись, я вскочилъ и закричалъ:- Кто тутъ?!
Отъ моего крика проснулся старикъ, и слышно было, какъ онъ сперва ошарилъ то мѣсто, гдѣ лежалъ я, и, не найдя меня, испуганнымъ шепотомъ спросилъ:
— Семенъ! гдѣ ты?..
— Здѣсь! — отвѣтилъ я тоже шепотомъ и добавилъ, — меня кто то разбудилъ… за лицо трогалъ.
— Зажигай скорѣй огонь! — заволновался старикъ и заерзалъ по полу. — Убьетъ, проклятый! И какъ это мы, дураки, оплошали, — огонь погасили.
Я торопливо чиркнулъ спичку, зажегъ лампу, и вотъ что увидали мы при ея слабомъ свѣтѣ.
На полу, около нашей постели, головой къ стѣнѣ, ногами къ намъ, лежалъ навзничь монахъ. Ноги его, обутыя въ опорки, поверхъ грязныхъ портянокъ, находились какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ была моя голова. Очевидно, онъ толкалъ меня въ потемкахъ по лицу этими опорками…
Онъ лежалъ, глядѣлъ на насъ мутными страшными глазами и улыбался, скаля зубы, какой-то страшной и противной улыбкой…
— Что? Что ты? — спросилъ я, отшатнувшись отъ него.
Онъ ничего не отвѣтилъ и молча, не переставая улыбаться, водилъ глазами то на меня, то на старика.
Мнѣ стало страшно. Вся эта долгая ночь стала казаться какимъ-то кошмаромъ…
— Не во снѣ-ли я все это вижу? — думалось мнѣ,- не заболѣлъ ли я горячкой… не бредъ ли это?..
— Рабъ Божій! — заговорилъ старикъ, — что ты, а? проснулся, родной, а?.. А ты усни еще… вставать-то рано.
— Гдѣ я? — прохрипѣлъ монахъ.
— Въ хорошемъ мѣстѣ, землячокъ, — съ усмѣшкой отвѣтилъ старикъ, — на даровой квартирѣ… въ гостиницѣ господина Клопова.
— Какъ я попалъ сюда? — опять прохрипѣлъ монахъ.
— Доставили тебя, рабъ Божій, сюда добрые люди, подъ ручки привели… съ почетомъ…
Монахъ завозился по полу, стараясь встать.
— Развяжите мнѣ руки! — простоналъ онъ.
— Этого мы не можемъ, — сказалъ старикъ: — не мы тебя связывали.
— Христа ради!..
— Развяжи тебя, а ты опять скандалъ поднимешь, дверь ломать начнешь… Меня давеча совсѣмъ было задушилъ… Вотъ кабы добрый человѣкъ не помогъ, — былъ бы я теперь въ раю.
— Христа ради! — опять простоналъ монахъ.
— Чудакъ, да ты пойми: какъ намъ тебя развязать… намъ вѣдь за это влетитъ… Нельзя, рабъ Божій, ей-Богу нельзя.
Монахъ обвелъ насъ глазами и, плюнувъ, крикнулъ:
— Тьфу ты, дьявольское навожденіе! Угораздило меня… Били меня, что ли, а?.. — спросилъ онъ, глядя на старика.
— Да, было дѣло… повозили порядкомъ… Чай, слышно въ бокахъ-то…
— Покурить бы!
— А табакъ-то есть?
— Въ карманѣ кисетъ… развяжи руки. — И, видя, что старикъ молчитъ, онъ обратился ко мнѣ и сказалъ:- Паренекъ, развяжи… Христа ради прошу.
Мнѣ стало жаль его. Хмѣль съ него соскочилъ. Онъ сталъ понимать свое положеніе.
— Что-жъ, Семенъ, аль развязать? — сказалъ старикъ, — кажись, очухался… Шумѣть, рабъ Божій, не будешь, — развяжемъ.
— Не буду.
— Побожись!
— Да не буду! ей-Богу, не буду… На меня вѣдь находитъ на пьянаго-то… ничего не помню.
— Ну, ладно, коли такъ, что самдѣли тебя томить… Развяжи-ка его, Семенъ!
