Я спросил его про шрам на лице. Он ответил: кастет, перелом лицевой кости, сотрясение мозга. Наверное, я был не в меру любопытен: кто, как это произошло? Гуссейн ответил еще короче: земляк, соотечественник...
Я подумал: плата за оригинальность - нелегко быть непохожим на "своих".
Район старых Пангод иногда называют маленьким Баку: его населяет большое количество выходцев из солнечного Кавказа. Их "производственная" вотчина - не только поселковый базар, но и многочисленные магазины, разбросанные по всему населенному пункту, в архитектуре которого присутствуют не только общеевропейские черты, но уже и восточные мотивы - в основном сверкающие крыши "минимаркетов" из посеребренной жести, отороченные "виноградным" орнаментом.
Эпоха распределения, видимо, навсегда, канула в лету, поэтому мелкие торговцы (не только смуглые) уже перестали раздражать "очередное" по своей исторической природе (от слова очередь - как состояние) население. К тому же, совершенно правильно желая свести к минимуму другие раздражающие факторы, диаспора старается держать дисциплину, включая внутренние регуляторы. Благо в "закрытом" сообществе это возможно, ибо наличие таких регуляторов изначально является условием жизнеспособного "замыкания" большого количества людей. Пока это удается.
В диаспоре есть учителя, газовики, строители по образованию и по роду предыдущей деятельности. Но в Пангодах большинство их идет в мелкий и средний бизнес, в основном связанный с торговлей. Это не хорошо и не плохо. Это данность. Словом, хотят жить социально-национальным анклавом - их дело. Но есть современная поговорка, что противогаз хорош в определенных случаях, жить же в этой штуке неудобно, да и... опасно. Деление всякого общества на "мы" и "они" таит в себе отрицательный потенциал. Любое, даже временное и несущественное, противоречие может быть списано на пресловутую "разность", последствия трудно предписать.
Вряд ли можно надеяться на то, что диаспора, осознав необходимость стать органичной частью основной массы населения, осознанно делегирует какое-то количество своих членов для полноценного бесконфликтного внедрения в производственные и общественные сферы поселка. И все же эта интеграция, на мой взгляд, неизбежно произойдет, но, скорее всего, произойдет неплановым, естественным образом. Возможно, в основном, не усилием единиц, а простой сменой поколения (все дети Пангод учатся и играют вместе). Социальная ассимиляция - всего лишь вопрос времени. Ведь Пангоды - не только место для торговли, это место жизни.
Когда я шел на вечер, посвященный десятилетнему юбилею пангодинской милиции, навстречу попался сосед по лестничной площадке, азербайджанец Садагат Гасанов, слесарь Медвежинского ГПУ. Мы поздоровались.
В Доме культуры поздравляли юбиляров, выступали руководители местных предприятий - русские и украинские фамилии. Последним слово было предоставлено предпринимателю Гаджиеву Асиму, пангодинцу с пятнадцатилетним стажем, бывшему водителю АТП, ныне владельцу крупного магазина, известному спонсору и меценату. Звучала русская речь с сильным азербайджанским акцентом. Сам факт был нов для стен ДК, культурного центра Пангод. Речь равного среди равных. Мне кажется, что в такие моменты исчезает разность "мы" - "они". Исчезает, надо признать, не навсегда, но остаточные накопления, для будущей ассимиляции, несомненно, присутствуют.
...Среди награжденных в тот вечер был участковый инспектор Юсубов Гуссейн Гудрат-оглы, один из лучших офицеров пангодинского отделения милиции. Получив ценный подарок из рук начальника ГОВД, он повернулся к залу и, как подобает, сказал: "Служу России!..."
ПОДОРОЖНИК
Я уверен, что Мельникова - одна из знаменитейших людей Пангод. Потому что она была первой - публиковавшейся, как представитель поселка, поэтессой.
Любовь к детям и любовь к поэзии соединялась в ней в стихах на детскую тему.
Как-то утром возле речки быстроногий Паучок
Пробегая по тропинке обнаружил башмачок.
Он лежал в траве высокой, желтый выставив бочок.
"Будет домик мне отличный", - тут подумал Паучок.
Вдруг огромная лягушка прискакала во всю прыть
И заплакала сердито: "Я сама в нем буду жить!..."
И с трудом, вздыхая тяжко, влезла в желтый башмачок.
А в траве сидел и плакал от обиды Паучок.
("Паучок")
Галина Мельникова пангодинская поэтесса, которой выпало стать одним из авторов сборника стихотворений для детей сибирских авторов "Подорожник" (Среднеуральское кн. изд-во, 1990г). Писала она давно. Еще будучи жительницей Карелии, Воронежской области, города Тольятти она публиковалась в местных газетах и журналах. Но все, что удалось отыскать через несколько лет после того, как ее не стало, - этот сборник, в котором ее девять небольших детских стихотворений.
В синем небе синий гром
Сделал синим-синим дом.
Крышу синюю, крылечко.
Вьется синий дым колечком...
И посеял синий гром
Синий дождик под окном.
("Синий гром")
...Она была логопедом одного из пангодинских детских садов. Рассказывают, что в столе у нее всегда были конфеты, бублики, печенье все, необходимое для чаепития, которым она, вместе с каждым из своих питомцев, непременно отмечала их маленькие, но такие важные для них "победы" - над косноязычием, над неправильной речью.
Ей с самого детства всегда было кого-то жалко. Близкие люди говорят, что это прошло красной нитью через всю ее судьбу. Она закончила дефектологический факультет пединститута, работала завучем школы для детей с умственными отклонениями. По свидетельству дочери, во многих ее стихах присутствует обиженный персонаж. Причем, обиженность - это не состояние автора, - Мельникова была жизнерадостным человеком, и в ее стихах преобладало жизнеутверждающее начало. Автор как бы говорит: когда тебе хорошо - это прекрасно, но замри на минутку, тебе это ничего не стоит, прислушайся, может кто-то плачет, кому-то плохо...
Ветер нес поутру колкую былинку,
Оборвал невзначай с ветки паутинку.
Оборвал и умчал и не ведал даже,
Как рыдал паучок из-за той пропажи.
("Паутинка")
Она была необычным человеком. Развитым, культурным, красивым. Одних коллекций у нее осталось несколько: марки, статуэтки, книги, подсвечники... Она любила красивое. Но главным ее увлечением, помимо работы с детьми, была поэзия, в плену которой она находилась и днем, и ночью.
Она, как, наверное, и все поэты, творила по ночам. Наутро, почти всегда, в блокноте, который постоянно лежал под подушкой, оказывалось что-то новое: в лучшем случае стихотворение, чаще - просто строфа, рифма, строчка... Здесь, в Пангодах, могла появиться первая собственная книга. Но...
Будучи безнадежно больной, она продолжала писать.
Все мяукал котенок во дворе под кустом,
Как хотелось котенку, чтоб позвал кто-то в дом!
Вдруг с куста, одинокий, прошуршал желтый лист...
Показалось котенку, что позвали: кис-кис!...
Замирая от счастья, он помчался на зов.
Только дверь оказалась заперта на засов...
("Забытый котенок")
Галина Мельникова так и не увидела первого для нее сборника, коллективного, одним из авторов которого она стала. Сборника, вышедшего стотысячным тиражом, с незамысловатым названием - "Подорожник". Для составителей, вероятно, "Подорожник" - отовсюду; то, что еще не известно, но набирает силу. А для меня, как пангодинца, так щемяще: вечное и скромное - лекарство; на обочине.
РАЙ-ДА
Класс заполнен необычно, несимметрично: приоконное пространство свободно от парт.
Едва учительница сказала о том, где родилась и выросла, во мне буквально зазвенела песня из школьного детства (пионерский лагерь):
Эльбрус красавец смотрит сквозь тучи,
В белой папахе, в синеву.
Этой вершиной дивной могучей
Налюбоваться не могу!
Дальше следовал темпераментный припев, восклицания с прихлопом на каждый слог:
О, рай-да, рай-да!... О, рай-да, рай-да!...
О, рай-да, рай-да!... О, рай-да!...
Мы не понимали, что такое "рай-да". Но у гигантского ночного костра, когда раскаленные, потерявшие вес осколки летят в померкшее от яростного огня небо, а макушки ближней рощи волшебно превращаются в колышущиеся темные вершины, нам представляется иной, сказочный, мир: синие горы, тучные стада, счастливые кавказские чабаны в белых бурках и папахах. Они, благодарные судьбе, стране, радостной песней славят свою жизнь (которая для нас, увы, так мы думали, - могла быть только сладкой мечтой!), а горы им вторят согласным громким эхом...
"Рай! - Да!... Рай! - Да!..."
- Кавказ, место, где я родилась и выросла, - рай! - поблескивая угольными глазами, говорит южная женщина по имени Любовь. - Вслушайтесь в слово "Эльбрус": это - вздрогнули горы, с гулом поползли к подножьям снега.... Или можно представить совершенно иное: чистый, звонкий, голубой воздух, орел парит...
На Кавказе большое значения придают имени, которое не должно быть просто приятным звуком, ему предписано быть "нагруженным" определенным смыслом, высоким и красивым: любовь к своей земле, к родителям, уважение к родственнику, другу, соседу.... Так, например, после Отечественной войны в Приэльбрусье появились мальчики Замиры (за мир), Дамиры (даешь мир)...
