кто-то из толпы. – Могу их только презирать.
– Правильно, – согласился Костик. – Хватит кормить инородцев! Хватит нести цивилизацию во всякие бандустаны. Благодарности от них мы всё равно не дождёмся.
– Сынок, а Ельцин часом, не еврей? – спросили Костика.
– Русский он, – сказал Костик.
– Говорят, бабка у него еврейка, – сказал мужчина в коричневом плаще и с серебряными часами на цепочке.
– Думайте, что говорите! – рассердилась старушка. – Вы на его глаза посмотрите – он такой… добрый, умный. А улыбка у него какая… Хороший он! – закончила она и промокнула глаза платочком.
– А Горбачёв еврей? – спросил вполголоса пожилой мужчина.
– Меченый он, – шёпотом сказала старушка.
– Вы его родинку через весь лоб видели? – спросил кто-то.
– Чёртом он меченый. Подослан для развала страны, – сказала старушка и стала выбираться из толпы.
Понятых подумал, что стоило бы разобраться, кто организаторы этого собрания и чем сейчас занимаются бывшие дифракторы, но его вдруг охватила вялость. Ему ещё нужно добираться домой и писать донесение о том, как он передавал Перельштейну конверт с фотографиями.
Пельмени со свининой и Варечка
Саша Перельштейн этим вечером оказался перед нравственной проблемой. После того как Понятых отдал ему конверт, Саша провёл последний урок, а потом отправился домой. Дома он вспомнил про конверт, открыл его и обнаружил несколько фотографий и записку, в которой ему предлагалось позвонить по указанному телефону.
На фотографиях был запечатлён он сам, уплетающий пельмени со свининой в компании своей первой и пока единственной любви Варечки Воробьёвой. Коварная Варечка поставила на стол распечатанную коробку пельменей, на которой была нарисована самодовольно улыбающаяся хрюшка. Саша и сам на этой фотографии самодовольно улыбался.
Он тогда лопал пельмени, рассказывая Варечке о своих успехах в клубе и о прочитанных им книгах, и вот теперь он разглядывал свою физиономию со стыдом и горечью. Весь мир мог увидеть несостоявшегося раввина Перельштейна, недостойного ученика знаменитого ребе Зяблика-Школьника, поедающего запретную свинину.
Саша никогда не мог понять, почему на мясных коробках изображают улыбающихся животных. Чему они улыбаются – тому, что их скоро сожрут?
А Варечка-то какова! Но тут же Саша одёрнул себя. Милая Варечка наверняка ничего не знала. Кто-то пробрался к ней в квартиру и незаметно сфотографировал Сашу из коридора. Она так уговаривала его покушать! Так извинялась, что у неё нет ничего кошерного, просила Сашу не обижать её и отведать что бог послал. Говорила: если Саша поест пельмени, он уважит её и она будет ещё лучше относиться к иудаизму.
Неужели Варечка? Нет, он не имеет права думать о ней плохо! Но ситуация сложилась постыдная.
Саша понимал, что если он будет опозорен в глазах своих учеников из клуба «Шалом и здравствуйте!», то это будет только справедливо. Но ведь он должен думать не только о себе. Проблема не в том, что ученики могут разочароваться лично в нём, а в том, что они могут разочароваться даже в раввине Зяблике-Школьнике и в самом иудаизме. Он должен попытаться всё уладить.
Он позвонил по указанному телефону.
– Здравствуйте! – приветливо воскликнул знакомый мужской голос. – Мы как раз о вас вспоминали. Меня зовут Дмитрий Никодимович Коньков. Хотелось бы с вами побеседовать. Вы уж зайдите к нам, пожалуйста.
Так Перельштейн оказался на собеседовании со старшим лейтенантом Коньковым. Он не сразу вспомнил блондина с тонкими чертами лица и почти белыми ресницами, который когда-то ехидничал над равом Зябликом-Школьником, а когда вспомнил, покраснел и обиженно заморгал.
Коньков постарался сгладить неприятное впечатление:
– Вы уж на меня не сердитесь! Я просто неудачно пошутил.
Вначале они поговорили о посторонних предметах: о том, много ли книг в библиотечке клуба «Шалом и здравствуйте!», какие бывают течения в хасидизме, сколько учеников приходит на Сашины уроки. Старший лейтенант Коньков держался располагающе, а Саша чувствовал себя неуверенно и потому вёл себя несколько вызывающе.
Через несколько минут Коньков спросил Сашу:
– Догадываетесь, зачем мы вас пригласили?
– Вы хотите, чтобы я информировал вас о планах рава Зяблика-Школьника или доносил на членов клуба, – мрачно сказал Саша.
Он уже решил, что сам всем покажет ужасные фотографии. Лучше, чем вести двойную жизнь.
– За кого вы нас принимаете! – сказал Коньков с обидой. – У нас достаточно сотрудников, работающих с нами совершенно добровольно. Но разрешите вас кое-что спросить. Могу ли я рассчитывать на то, что то, что я вам скажу, останется между нами?
– Если это не будет против моей совести, – сказал Саша, чувствуя неловкость от того, что он говорит с пафосом.
– Не будет, – скорбно вздохнул Коньков.
Саша покраснел.
– Извините, я не хотел вас обидеть, – сказал он.
– Я и не обижаюсь, – грустно сказал Коньков. – О нас ходят разные слухи. Но давайте я вам всё объясню. Дело в том, мы пришли к выводу, что стране было бы полезно, если бы в ней распространились два-три проверенных религиозных учения. Православие, конечно, мусульманство и, допустим, какое-нибудь из направлений иудаизма. Но мы обязаны выбрать то, что благотворно действует на людей. Учение Зяблика-Школьника произвело хорошее впечатление на моё руководство, вот мы и пригласили вас как эксперта.
Саша был сбит с толку.
Коньков за ним внимательно наблюдал.
– Нам хотелось бы, – осторожно сказал он, – чтобы вы нас иногда консультировали. Да, мы также надеемся немного узнать о людях, которые посещают ваши занятия. Должны же мы представлять себе, как именно хасидизм действует на людей? Или вы хотите, чтобы мы действовали вслепую?
– Конечно, нет! – воскликнул Саша. – Учение рава Зяблика-Школьника прекрасно воздействует на моих учеников. Они становятся добрее друг к другу, у них укрепляются семьи. У нас уже тысячи лет существует лечение для бедных и бесплатное образование.
– Это очень интересно! – сказал старший лейтенант Коньков. – Расскажите об этом подробнее при первой же возможности. Или вот что, чтобы мне было понятней, опишите на конкретных примерах, как именно иудаизм повлиял на ваших студентов.
– Вы поразитесь! – пообещал Саша. – Люди избавляются от дурных привычек, начинают новую жизнь! Один мой ученик, музыкант, говорит, что к нему вернулось желание творить – он теперь пишет симфонию.
– А учёные у вас есть?
– Да, конечно. Есть доктор наук, прекрасный человек!
– Физик? – быстро спросил Коньков.
– Лингвист.
– Очень интересно, – сказал Коньков с лёгким разочарованием. – Ах да, есть одна формальность. Понимаете, я не имею права получать от вас информацию, пока вы не подпишете бумагу, что консультируете нас добровольно.
Саша подписал бумагу. Он уже собрался уходить, как вдруг вспомнил о фотографиях. Смущаясь и краснея, он попросил:
– А вы не могли бы эти фотографии…
– Разумеется! – сказал Коньков и закивал головой. – Мы их обязательно уничтожим!
Потом он
