...Брянцев нажал кнопку звонка и не отпускал ее, пока Елена не открыла дверь. Она охнула, рванулась к нему навстречу, повисла на шее.
Алексей Алексеевич поставил в передней корзину, но Елена даже не обратила внимания на раков, стояла и смотрела на него ошалело-радостным взглядом. Он наверняка не понял бы этого взгляда, если бы не знал содержания дневника.
- Ну, что ты, Ленок, смотришь на меня, как на воскресшего из мертвых? сказал он. - Мы же с тобой договорились: мы - неистребимы!
У нее повлажнели глаза, но она тотчас взяла себя в руки.
А позднее, когда они сидели рядом, плечом к плечу, призналась:
- Ты знаешь, Лека, у меня было такое чувство, будто ты ушел на этот раз навсегда, что нас уже нет... Я так и жила последние дни. И удивительно: обычно ты всегда находился возле меня, и мне казалось, что достаточно протянуть руку, чтобы прикоснуться к тебе. А тут вдруг ты исчез. Это было страшно...
Он понимал, что сейчас ему нельзя ограничиться обычными обещаниями. Надо сказать что-то весомое, убедительное. Но что? И он завел разговор о том, где они будут жить. Сибирск исключается, Москва тоже. Могут уехать на Украину, могут на Волгу, могут и в Азербайджан.
Они обсуждали предстоящий переезд так живо и подробно, будто для этого им был отведен только сегодняшний вечер. Лена принесла Валеркину школьную карту, и они путешествовали по ней из города в город. Она склонялась к Днепропетровску. Там много высших учебных заведений, у Валерки после окончания школы будет возможность выбора. А это не за горами, осталось два года. Алексея Алексеевича больше тянуло в Волжск. Там первоклассный, самый современный завод с большим будущим. Но с ее доводами приходилось считаться.
Елена отдавала себе отчет в том, что все это произойдет не завтра и даже не через полгода, но путешествие по географической карте снова вселило в нее уверенность в том, что Алексей тверд в своих намерениях.
И все же не удержалась, спросила:
- Ты что, пришел к какому-то определенному решению?
- Да, возвращаюсь на завод, тотчас подыскиваю себе комнату и перебираюсь. А назавтра иду с повинной в райком.
- Ох, Алеша, - только и проговорила Елена, и он не понял, чего больше было в этом возгласе - радости или тревоги.
Утром, в самый разгар сказочного пиршества, когда на столе в кухне уже выросла целая гора ярко-красных рачьих панцирей, приехал из пионерского лагеря Валерка. Загоревший, исхудавший ("На чем только штаны держатся", сокрушалась Елена.), он был несказанно доволен тем, что удалось вырваться в Москву. Чмокнул в щеку мать, протянул свою тонкую руку Брянцеву.
- Я только до вечера, мама! Приехали с завхозом купить кое-что для самодеятельного спектакля. Ну и пылища по дороге! Пошел отмокать...
- Только не долго. Десять минут - не больше. Мне на работу, - сказала Елена.
Уже из ванной Валерка крикнул:
- Обо мне не забудьте, хоть пару оставьте!
"Не пойду сегодня в институт! У меня есть переработка, позвоню, предупрежу - и все", - решила Елена.
Она заглянула в холодильник - Валерку кормить нечем. Надо сбегать в гастроном. Схватила сумку и ушла.
- Как твоя музыка? - спросил Алексей Алексеевич через дверь Валерку, хотя и знал от Елены, что он бросил Гнесинское училище, решив, что у него нет призвания к музыке.
- Так же, как и марки, - беззаботно ответил Валерка.
- Терпения не хватает?
- Увлечения.
- Это важный довод. Не лепись к делу, которое тебе двоюродное.
Валерка не отличался постоянством интересов. Он переболел всеми мальчишескими увлечениями. Коллекционировал спичечные коробки, марки, открытки, перья, писал стихи, занимался авиамоделизмом, но быстро ко всему остывал. У него были музыкальные способности, и Елена прикладывала все силы, чтобы задержать его в училище. Любовь к музыке она воспитала, но, заставляя его много играть, перестаралась. Валерка взбунтовался и в седьмом классе оставил музыку совсем. Одно время он вообразил, что будет дирижером. Накупил долгоиграющих пластинок опер и балетов и часами дирижировал, слушая пластинки и одновременно заглядывая в партитуру. Пластинка была как бы оркестром, и все тонкости оркестрового звучания казались ему подвластными. Для этой торжественной церемонии он обязательно надевал белую рубашку, манжеты которой должны были выглядывать из-под рукавов пиджака, и галстук. Даже палочку завел себе не простую, а выточенную из кости.
Елена радовалась, решив, что наконец-то у сына появилось настоящее серьезное увлечение, может быть, даже открылось призвание. Но вскоре вкусы у Валерки изменились. Появились пластинки легкой, потом джазовой музыки, а потом и они улеглись на нижней полке шкафа.
Напрасно пыталась Елена гальванизировать его стремление стать дирижером, говорила о его исключительном слухе, о способности расчленять оркестр на отдельные составляющие, рисовала картины заманчивого будущего. Валерка терпеливо выслушивал ее и спокойно произносил одну и ту же переделанную на свой лад крылатую фразу: "Дирижером можешь ты не быть, но разбираться в музыке обязан".
Валерка вышел из ванной, надел на мокрые вихры сеточку и, издав радостный возглас при виде оставленных ему раков, плюхнулся на стул.
Он был все такой же "развинченно-взвинченный", как сказала о нем однажды Елена. Расхлябанность манер странно сочеталась в нем с напряженной серьезностью. Он явно кому-то подражал, и подражал сразу двум, совершенно разным людям.
Глядя, как Валерка ест раков, Брянцев невольно сердился. Они с Еленой расправлялись с ними виртуозно - оставляли только вычищенный панцирь, даже ножки разделывали подчистую. А Валерка ел только шейку и то каким-то дикарским способом - совал в рот, жевал, а потом выплевывал.
Брянцев стал показывать ему, как нужно чистить раков.
Валерка смотрел с вежливым вниманием, потом философским тоном изрек:
- Каждый делает свое дело в меру сил и способностей.
Брянцев увидел за этой фразой больше, чем можно было увидеть, определенную концепцию, и возразил:
- Но и силы и способности люди развивают в себе.
- Те, у кого есть на это желание...
- А у тебя нет?
Валерка помолчал со скучающим видом.
- В отношении уменья очищать раков до блеска кожуры с внутренней стороны у меня такого желания нет, - произнес он нарочито неуклюжую фразу, давая понять, что надо прекратить этот бессмысленный разговор.
- А в отношении остальных способностей? - спросил Алексей Алексеевич.
Валерка почувствовал, что Брянцев задает вопросы целенаправленно, и снова отбился:
- Остальных у меня нет.
- Вранье, такого не бывает. У каждого есть способности к чему-либо. Их нужно только найти.
Валерка усмехнулся с видом человека, которому говорят прописные истины.
- Искать у себя способности, развивать у себя способности... А для чего? Для того, чтобы принести максимальную пользу обществу?
- А разве тебя это не вдохновляет?
- Нет. Об этом так много говорят, так нудно и так скучно, что, поверьте, не вдохновляет.
- Ты думаешь, что зубаст? Ты просто зубоскал. А скажи, что тебя вдохновляет?
- Не знаю.
Брянцев немного растерялся от такого ответа. У них с Валеркой были дружеские отношения, на равных. Он чувствовал, что мальчик все больше привязывается к нему, хотя держится независимо. Елена рассказывала, что Валерка часто спрашивает, когда приедет дядя Алеша, и не только потому, что видит, как она скучает по нем. Он и сам скучает.
Никогда не вел с ним Брянцев откровенно-нравоучительных разговоров, но делал это исподволь. Рассказывал при нем о заводских делах, о людях, плохих и хороших. Старался показать ему завод изнутри, дать почувствовать, что это не просто совокупность людей, отбывающих в течение семи часов трудовую повинность, а множество индивидуальностей, иногда очень ярких, и всегда отличных друг от друга, живущих интересной, неповторимой, а для многих и непонятной жизнью. Жизнью со своими треволнениями, неурядицами и взлетами.
И Валерка каждый раз, когда приезжал Брянцев, спрашивал его, с какой новой идеей носится Целин, по-прежнему ли воюет Гапочка с рабочими-исследователями, или его перевоспитал Салахетдинов, и бушует ли еще Бушуев? Он проходил воспитание заводом, сам о том не подозревая.
И вдруг такой неожиданный поворот в его мышлении. Наносное это, показное или опасный симптом равнодушия?
Брянцеву приходилось сталкиваться с молодежью. И с заводскими комсомольцами, и со школьниками. Попадались разные ребята. С заскоками, с вывихами с червоточиной. Ему высказывали недовольство и разочарование, но и то и другое имело свои видимые и устранимые причины. Либо мешала учиться работа в разных сменах или неустроенность быта, либо хотелось получить одну специальность, а навязывали другую. Всем им чего-то хотелось, а этому не хочется ничего... А может быть, это просто мальчишеское желание поставить его в тупик? Или проснулась неприязнь к человеку, который не отвечает на любовь матери должным образом?
