и шагом поехал к Серёже. На берегу Мохового болота уже горел костёр и вокруг сидели ранее приехавшие сюда парни. Пустив Серого на попас, Ванька подошёл к костру. Опасаясь забавных потех ребят-проказников, Ванька всю ночь не вздремнул, вслушиваясь в россказни спецов на выдумки разных сказок. Он прислушивался к всплеску воды в реке, где, видимо, преследуя, гоняясь за рыбешкой-мелкотой. Щука всю ночь не давала спокоя ершу, а взять его, видимо, не могла, наверное, он каждый раз торопливо и искусно выпрыгивал из воды и снова погружался, делая при этом звонкие всплески. Волны кольцами расходились в стороны по зеркальной поверхности воды, в которой отражалась румяная, всю ночь не гаснувшая заря. Всю ночь, где-то за рекой, в прибрежных урёмах кустарника-вербинка, неугомонно пел соловей. Вдруг напуганные всполошенные лошади беспокойно затопали, стали жаться к костру к людям.
– Волк, волк! – кто-то закричал громко и тревожно.
Парни взбаламучено повскакали с мест, схватив из костра по горящей головешки, с нарочито громким дружным топаньем о землю погнались за хищником. Волк сконфуженно побежал к лесу в два маха перескочив реку. Прилёг Ванька на сухую кочку кверху лицом. Смотрит, как в небе тускло млеют стожары – скоро будет светать. Едва рассветало, парни готовились ехать домой, каждый, разыскивал свою лошадь. Некоторые, за ночь отлучались далеконько от табора. Ванькин Серый, прилёгши около кустов, отдыхал, сытно попыхивая ноздрями.
Возвращаясь домой, ребята, гоня лошадей галопом, на улице подняли столбы дорожной пыли.
– Ты что, как взмыленная лошадь-то? – заметил отец Ваньке, принимая Серого от него у ворот дома.
– Не только я, все галопом гнали, полусонно ответил Ванька и полез на сушила спать. Улёгшись на пахнувшем пылью прошлогоднем сене, Ванька задремал сразу, но совсем погрузиться в сон ему мешает, надоедливо и неуёмно пищавший над самым ухом комар: балалаечной струной раздражающе звенит его тонюсенький голосок около Ванькиного уха, не дает забыться. А только было Ванька забылся, он тут же вздрогнув проснулся от комариного, как шприцем укола в щеку. Но расслабляющие все тело впечатления проведённой в ночном ночи, пересилив одолели, и Ванька заснул, не чуя больше комариных укусов.
В этот субботний день в ночное мало кто поехал. Многие же из ребят после бани, эту ночь отдыхали дома. Люди, натруженные за день, намывшись в бане, безмятежно спали. С вечера ничто не предвещало беды, все так же по селу разносился приятный запах цветущих черемухи и сирени, все так же над селом тихо плыла теплая весенняя ночь. А люди беззаботно спали…
Среди ночи вдруг взбудоражено заблямкал набат. На улице тревожно забегали, гулко затупотали сапогами. Ни что так мгновенно не поднимает с постели, как набат. Люди, всполошенные набатом с испуганными лицами, пружинисто повскакли с постелей. По улице с грохотом прогромыхала в запряжке телега, сопровождаемая заливисто тревожным лаем собаки.
Василий Савельев, выскочив из дома, осмотрелся. Он тут же завидел над слободой, над домами и деревьями в полнеба полыхало зарево. Во весь опор с грохотом и звоном колокольчика по улице прогрохотала пожарная машина-насос с пожарной дружиной и с Санькой Лунькиным во главе. Тревожный набат хлобыстнул вторично, заставив людей сильнее заторопиться и каждого помыслить: «Эх, знать, разгорается!». Василий Ефимович забежав во двор, схватив топор, затупотал по улице, направляясь к пожарищу. Ему навстречу, впопыхах, дрюпая непомерно большими сапогами, надвинутые на босую ногу, во весь опор бежал Осип.
– А ты, что бежишь обратно, – недоуменно его спросил на бегу Василий.
– Ты, рай, не видишь, ветерок-то сюда клонит. Надо свой дом спасать! Сичас начну таскаться!
«А, пожалуй, он прав», – сдерживая свой бег, помыслил Василий: «тогда, и я понаблюдаю куда ветер будет потягивать». Вдруг его слух резанул ужасный крик – визгливо заверещала баба. Он тут же сорвался с места и поспешно побежал к пожару. Зрит Василий, как из соседнего, с горящим домом Сучковых, через выломленное окно, с перекошенным в ужасе лицом, взлохмаченная, с выпученными от страха глазами, в одной нательной рубашке, с взбившемся подолом выше колен, отчего бесстыдно оголились ее розовое полное тело, с диким визгом, наружу выбиралась баба. Шум пожарища перемешался с бабьим взвизгиванием и воем. Из соседних домов вытаскивались: на улице возле мазанок и по проулкам, навалом лежали домашние пожитки, инвентарь и прочий бытовой скарб.
Отодрав с окон наличники, Василий ловким ударом и обухом топора, выбил косяки, потом принялся за простенки, выбил раму. Огонь по-львиному яростно из избы яростно вымахнул наружу. Сбежавшийся народ дружно и хлопотливо тушат разбушевавшийся огонь. То и дело слышен, как из лужёной глотки, зычно-приказной голос Саньки Лунькина:
– Воды! Реже качайте, ато кишка лопнет, – голосисто командует и Санька Круглов, ответственный за насосы. А брансбойтом он смело наступает на огонь, укрощая его пыл. Раскраснённые пламенем пожарища лица людей, кажутся яблоками.
– Ивана тушите, Ивана! Ато Ондрей загорится, тогда и Павлу не устоять, – слышен был среди суматохи призывно-требовательный голос Петра. – Ондрей с Павлом загорятся: всему порядку не устоять! Тогда всей слободе тошно будет! – быравил шум пожарища тот-же зычный голос. Кто-то подал в руки Василию ведро с водой, он крадучись подскочил к горящей стене, плеснул из ведра в прилепившееся поверх оконного проёма пламя – огонь повиновенно погас с шипом, пошёл беловатый едкий дым. Снова высунувшийся огненный язык пламени пробовал уцепиться за карниз. Василий плеснул и туда. У горевшего дома рухнули стропила – ввысь взметнулись гигантские огненные бороды, в воздух по-птичьи полетели искры, взметнулся столб густого дыма. Где-то жалобно замяукала кошка – она из подворотни горящего двора испуганно вышмыгнула на улицу, за ней бросилась собака. Кошка мгновенно вскарабкалась на вётлу, усевшись на суку, выпученными глазами она зорко следила за поведением собаки, опасливо косясь на пламя. Над гнездами, видневшимися в кронах старой раскоряченной ветлы и берёзы, росшие в пробелах между горящими домами в беспокойстве кружились грачи, геройски принимают на себя нестерпимый жар.
– Ромк, слазий, сними гнезда-то, в них, наверное, грачата – сгорят, погибнут.
Три дома объяты огнем, того гляди загорятся еще два. Василий Ефимович переместился спасать дом Лаптевых, из которого вытаскивала свое добро беспомощная старуха. Она, с мыкальником в руках, растерянно ходила взад-вперед, не зная, куда деться со своим «добром» – совсем ненужным скарбом. Василий, цепко цепляясь, вскарабкался на крышу Лаптева двора, крикнул в толпу:
– Воды! и веник!
Ему кто-то взбросил верёвку, которой он поднимал на конёк крыши ведра с водой. Намоченным в воде веником, он гасил искры, прилепившиеся к трухлявой тесовой крыше. А кругом шум, стон, суматошная беготня баб с ведрами, таскающих воду с озера, мычание коров, тревожное лошадиное ржание. С высоты крыши двора, видит Василий, как от накала пламенем загорелся дом и на
