другом порядке улицы, а рядом, на берегу озера амбары с хлебом – у него и волосы дыбом – и его амбар там. Он поспешил слезть с крыши, отошёл к толпе сгуртовавшейся около мазанки.
– Василий, гляди-ка, у тебя картуз тлеется! – заметил ему старик.
Он поспешно смахнул с головы картуз, плевком загасил тлеющий околыш, пальцами потёр прогоревшее место.
– Как, по-твоему, Василий, пожар-то, пожалуй, скоро-то не утихнет? – с тревогой спросил тот же старик.
– Где утихнуть, гляди тот порядок загорелся! Гиблое дело! Беда, видимый конец. На колокольне тревожно забили в большой и маленькие.
Василий Ефимович, прибежав домой, торопливо стал запрягать в телегу лошадь.
– Поехали в амбар хлеб спасать! – крикнул он Миньке, – там беда, этот порядок загорелся. Ошпарив Серого вожжой, поехали к амбару. Около своих амбаров тоже с лошадьми, хлопотали Федотовы и Крестьяниновы. Нагрузив там полный воз мешков с зерном, приехали с возом к дому, свалив мешки в огороде около сарая, в безопасном, по мнению Василия, месте. А на пожарище хозяйничал огонь, бушевало пламя. Горели дома: Сучковых, Лушиных, Комаровых, принялся дом Лабиных, загорелись четыре дома на противоположном порядке. Постепенно, как бы несмело, принимались загораться дома Владыкиных и Лаптевых. В горящем пяти стенном доме Лабиных, выкидывая из окон добро, в дыму орудовали мужики. Из окон летели стулья, чугуны, ведра, сундуки и другие вещи. Хозяин, Михаил Ермолаевич, стоя перед совсем уже загоревшимся домом, с тревогой и страхом кричал мужикам:
– Скорее выволакивайте шкаф, там у меня деньги.
Но шкаф никак не пролезал в проем окна. Сколько ни старались его вытолкнуть задыхающиеся в дыму мужики, так он там и остался в огне. Только успели мужики выпрыгнуть из горящего дома, как его тут же объял всепожирающий огонь. Поверх карниза, рыжей бородой выбилось наружу пламя, загорелся фронтон балкона, загорелась обрешётка крыши. Издали видно, как от огня краснеет и со скрежетом корежится на крыше железо. Дом Лаптевых загорался медленно. Огонь через прогоревшую крышу, забравшийся на чердак, долго млел, ища себе выхода, а потом, как вспыхнет и пошло пламя хозяйничать! Мужики, орудовавшие топорами, выбивая косяки и простенки, едва успели выпрыгнуть из горящего дома. Дом загорелся дружно, с особенным громким треском.
– Принесите, у кого есть образ «Неопалимая купина»! – проговорил один мужик, только что выбравшийся из горящего дома, видимо уже измаявшись, от спасения хотя и чужого добра, но содрогаясь душой в разбушевавшейся стихии.
– Вон поп идет, возможно, горю поможет, – полушепотом проговорила какая-то баба. Поп, видимо, с какой-то особенной укрощающей пожары молитвой, три раза кругом обошёл место пожарища и ушел обратно домой. Или, из-за того, что пожар уже набушевался, или из-за попа и его молитвы, только пожар стал постепенно затихать, огонь стал усмиряться. Люди облегченно вздохнули, видя, что пожар уже больше не распространится, еще дружнее принялись тушить, усиленно качать машину-насос, под команду действуя баграми. К одной машине воду подвозили на лошадях в бочках, а другую поставили прямо на берегу озера у привольной воды. И бабы подтаскивали.
– От чего загорелось-то? – наконец, позволил задать обычный вопрос на пожарах, спросил один мужик, потирая свою обожжённую руку.
– От спички! – насмешливо ответил ему другой.
– А я думал от огня! – позволив теперь шутку, заметил Николай Ершов, стоявший около гурта баб и стариков.
– Нет, всего скорее от детской шалости, – заметил старик, вступивший в разговор.
– Да, вор хоть стены оставляет. Дело в народе бают, ранняя кукушка к несчастью!
– Огонь ничего не щадит, все подметает, – скорбно высказалась баба.
– А у кого загорелось-то?
– У Сучковых. Наверно курили, вот и заронили, доигрались!
– Нет, бают, их Федька в прошлую осень, когда Кужадониха горела, с пожара какую-то штуковину принёс – вот за это и наказание! (По народным приметам, кто с пожара принесёт хотя бы гвоздь, того постигнет такая же участь.)
– Зато у них все сгорело до тла: и дом, и двор, и скотина.
– Да, здорово обидели мужика-то, – с сожалением проговорила Дарья Федотова.
– Ково? Михаила-то? Дом-то вон был какой, деньги в шкапу остались, так и сгорели, да еще, бают, в сундуке золотые были, тоже сгорели. В слитки, бают, превратились. Так он, бают, волосы на себе драл и плакал.
– Теперь как же с золотом, оно в слитках-то, ай нет? – допытывалась Устинья Демьянова у Дарьи.
– Я сама-то не знаю, я золото-то только в деньгах видела, а в слитках я не понимаю, – откровенно ответила ей Дарья.
– Вот через людей девять семей пострадали. Куда вот жить-то пойдут, кто рад! Добро-то сгорело, и жить-то негде!
– Через людей вот теперь и скорбей душой-то! – жалея погорельцев, сочувственно продолжала высказываться Дарья.
– Мы давеча после бани и ужина только было улеглись! – так забалабанили, – вспоминала какая-то баба.
– А я не успел в бане домыться, слышу в набат заблямкали. Я в темноте-то, второпях, да в обмешулках схватил бабью рубаху, напялил на себя и тигаля сюда. Только в дороге понял, что рубаха-то не моя – длинновата, по коленам бьет, бегу – мешает. Вертаться назад не стал, так и притопал в бабьей. Вот поглядите-ка, – самоизобличающе рассказывал мужикам Николай Ершов.
И только сейчас мужики разглядели, что он в рубахе-то в бабьей. Мужики посмеялись вдоволь. А Ершов с наивностью проговорил: «Теперь досыпать пойду к бабе под бок».
Подготовка к свадьбе. Свадьба – первый день
Задолго до свадьбы, в доме Савельевых, подготовка к ней шла полным ходом. Забота и хлопоты, суетливая беготня, суматоха и толчея заполнили и дом, и семью. Нарочно приурочив подготовку и проведение самой свадьбы к глухой поре, кода после управки с весенним севом и посадкой картофеля, люди, до сенокоса относительно и частично свободны. Василий Ефимович дал возможность, как следует подготовиться к свадьбе. Загадал справить свадьбу сына-первенца на широкую ногу свадьбу, всем людям на зависть, и чтобы себя не ударить в грязь лицом. С невестой, по заведенному обычаю, в город съездили еще в Николу в день ярмарки в Арзамасе. Невесту там угостили отменно. Накупили ей всякой сряды, что было выговорено на сватне. Сват, отец невесты, в приданое дочери, кроме сундука для содержания в нем нарядов, в городе купил зеркало настенное, величиной с книжку. Василий Ефимович, готовясь к свадьбе и зная, что спонадобится много столов, он вдобавок имеющимся в доме двух столов, саморучно изготовил еще один значительный, с учетом роста семьи, стол. Сунулись внести его в верхнюю комнату, а он в дверь не пролезает, пришлось немножко бока подстрогать, ширину уменьшить. Готовясь к свадьбе, Василий Ефимович, не упустил из виду даже такую мелочь, как-то в субботний день, перед баней, он взялся и предусмотрительно вычистил уборную во дворе, с тем расчётом, что во время свадьбы в доме его будет большой наплыв народа, и чтобы уборную не переполнили. Бабы, заблаговременно
