на запад густых облаков, образуются небольшие редкие прогалины. На минуту выглянет в эту прогалину солнышко, полоснёт лучом землю и опять скроется. А к утру и вовсе выветрится первый морозец, оденет белесью прижухлую траву, слегка скуёт землю. В такое время крестьяне, завершив полевые работы, хлопотливо стараются, ухетывая свою избу, и затыкают дыры, образовавшиеся во дворах, чтобы скотине было теплее. Бабушка Евлинья, глядя в окно, неторопливо проговорила:
– Завтра студёно будет, вон как окошки-то плачут.
Наблюдая как на улице, подобно ледяным глыбам, по земле бесшумно, плыли тени облаков, причудливо изгибаясь на препятствиях на западной стороне неба. Молодой месяц, похожий на игрушечную серебряную лодку со вздёрнутым носом, одиноко плыл по бледно-голубому вечернему облачному небу!
А с востока на село медленно надвигалось тёмное одеяло ночи. Село окутал мрак ночи, натруженные за день люди спали. Кое-где в окнах поблёскивали желтоватые огоньки, а к полуночи и они погасли. Село затихло… Во дворе у Савельевых молодой петушок (видимо, только что приобрётший часы) впервые пропел, известив людей о полуночи. Но вот что печально, не успел он пропеть своё первое «кукареку», как на утро его поймали, закололи и сварили из него суп для семьи.
– Как плохо, что мы сегодня заленились, в лес за дровами не поехали! – сокрушаясь, высказался Василий Ефимович, крестясь, вылезая из-за стола после обеда.
– Пока за теплоту надо дровец запасти и двор утеплить. Пойду, запрягу, а ты Ваньк, собирайся, мы с тобой живо в лес съездим, дров воз привезём, – сказал отец, выходя во двор. – Вечно вы куда-нибудь запрягите варьги мои, – ворчал Василий Ефимович, отыскивая в печурках свои варежки.
– Куда клал, там и бери, – раздражённо вступилась Любовь Михайловна.
– Я их в печурку клал, а тут их уж нету!
– Найди, я укажу! – шутливо отговорилась Любовь Михайловна.
– Ты, отец, в лес-то на подмогу-то возьми Миньку. Что толку в Ваньке-то, ведь он ещё совсем ребёнок, какая в нём силёнка-то, ты его и так работой заневолил, парень расти перестал! – с жалостью заступилась мать за Ваньку.
– Ничего! – мы и с Ванькой дров быстренько накидаем…
Из села выехали быстро. Едя по гоновой дороге, Ванька, сидя в телеге, с интересом наблюдал за тем, как в глубоких осенних колеях колёса волнами гнали вперёд грязную воду. Вскоре въехали в лес. Не найдя в первом лесу подходящих дров, Василий Ефимович, решил поехать за реку Серёжу. В стороне от дороги виднелась поваленная бурей толщённая ель, её вырвало с корнем. Корни с вывороченной землёй, на фоне деревьев торчало мрачным щитом.
– Вот, пожалуй, мы эту ель и разработаем на дрова, – сказал отец Ваньке, подъезжая к буреломной ели.
Залежалую, тоже когда-то сваленную бурей, древесину уже поеденную короедом и жучком-дровосеком Василий Ефимович забраковал, а эту ель счёл для дров подходящей. Взяв в руки топор, отец принялся обрубать сучки, а Ванька – оттаскивать их подальше в сторону. Обрубив сучья, отец с Ванькой начали работать пилой, распиливая ель на кряжи по длине телеги. Где-то в стороне, подрубая дерево, предательски звонко звенел топор.
– Вон, кто-то с корня подрубает дерево! – проговорил отец Ваньке. – Бывало в старину, схорони бог, чтобы с корня свалить дерево, строгость в лесу была непомерная! – осведомил отец Ваньку о строгости лесных хозяев. – И в то же время у крестьян был свой лес, который бережливо сохраняли, боялись срубить надобный грабельник или черенок для лопаты.
Пока пилили кряжи на телегу, Ванька разогрелся и даже вспотел от натуги, а когда тронулись в путь домой, Ванька стал зябнуть и дрожать от холода.
– Эх, ты, зяблик! Дивуй бы зимой, осенью озяб! А ещё мужиком называешься! – незлобиво упрекал отец Ваньку.
У реки Серёжи догнали Семиона Селиванова, он на своей пегой кобыле тоже вёз воз дров. Перед препятствием, у реки Семионова кобыла остановилась, и ни с места: ни туда, ни сюда, ни взад, ни вперёд. Имеющая изнурённый вид лошадёнка, впалые ребристые бока, острые выступы кострецов, редкий отмызганный хвост, чтобы не упасть, ноги врастопырку.
– Осторожно переезжай реку-то, а то тут промытая водой круча, телега может перевернуться! – предупредил Семиона Василий Ефимович.
– Я и так гляжу, как бы не засесть в реке-то, да не обломаться, засветло бы доехать до дому! – мечтательно отозвался Семион.
При проезде через реку после дождей, переполненной водой, лошади воды оказалось по брюхо, да и сам Семион, сидя на возе, замочил обутые в лапти ноги. При выезде из воды на берег, Семион усиленно стал наддавать лошади кнута, послышались звуки тупого шлёпанья кнута о мокрую спину лошади. Пеганка, собрав все свои силы, натужно выволокла воз на крутой берег реки.
Сушка овинов. Мельница. Скандал
Наступили предзимние холода, мороз сковал землю, сверху напрашивался снежок. На озере на только что замёрзшем льду, около самого берега, чьи-то робкие, пробующие лёд, детские следы. Зима пугливо наступала, заставляя крестьянина поторапливаться с молотьбой и утеплением построек. По всему селу закурились овины, молотьба в разгаре, завертелись мельницы. Василий Ефимович всю эту ночь сидел в овинной яме, корпел, подсушивая ржаные снопы в садилах, готовя их к молотьбе. Придя утром домой для завтрака, Любовь Михайловна заметила, как от набившейся копоти в неглубокие морщинки на лице его он несколько как бы постарел, и морщинки стали заметней и выразительней. После завтрака вся семья Савельевых отправилась в овин и весь день была занята молотьбой. К вечеру обмолоченное из тёпленьких снопов, сухое и чисто отвеянное на веялки зерно отвозили в амбар. Нагрузив полную телегу мешков с зерном, Василий Ефимович без взважживания вожжей решил лошадь вести к дому за чёлку. Серый сначала попрял ушами, бельмами глаз, покосился на сидевшего на возе Ваньку, стронул телегу с места и пошёл по тропе чётко, ступая ногами. Сзади, привязанная к телеге возовая верёвка, извиваясь змеёй, волочилась по тропе, шурша по увядшей жухлой траве.
Ссыпав свежеобмолоченную, урожая этого года, рожь, в свободный сусек в амбаре, Василий Ефимович принялся насыпать для помола зерно прошлогоднего урожая. Неудобно отцу одному из сусека насыпать в мешки, надо насыпать и мешок держать, держать мешки он заставил Ваньку. Ванька мешок держит, а отец, поддевая лотком в сусеке, в него рожь сыплет. Мучительно долго отец насыпает пять мешков. Зимний холод вконец изнемогает Ваньку. Всё тело пронизывает мороз, особенно невыносимо зябнут обутые в лапти ноги. Чтобы скрыть от отца свою озяблость, Ванька для согрева молча старается подсунуть ноги под наполняющийся зерном мешок, но и это не спасает, озябшая в амбаре не холоде рожь не согревает, а ещё сильнее холодит в плохонькой обувке Ванькины ноги. Одежонка на Ваньке тоже не ахти какая тёплая, коротенький пиджачишко. Всё тело кругом одевает холодом, тело зябнет, ноги коченеют, только
