потерпите. В январе мы уедем». У него оказался низкий, глубокий голос, который как будто образовывался не связками, а шел откуда-то из глубины тела.
Мы вместе дошли до подъезда и расстались у моей квартиры почти друзьями. Собаки — белая застенчивая гигантша и крикливая рыжая клякса — дали себя погладить. После разговора я испытала облегчение, что все так просто уладилось и нам удалось найти общий язык.
Ночью я не спала от невыносимого шума.
Заявление о пропаже Льва у меня нигде не принимают, потому что я не являюсь ему никем, а он взрослый, самостоятельный человек, который имеет право уехать, куда вздумается. Выясняется к тому же, что я мало знаю о Льве — только имя-отчество и фамилию, ни года рождения, ни места работы — какая-то библиотека. Всего этого недостаточно.
Я стою в растерянности в предбаннике отделения милиции. Там много досок с приказами и распоряжениями, продавленное кресло у стола. Я изучаю приказы в надежде получить какую-нибудь подсказку, как же мне теперь искать Льва. Когда я отворачиваюсь от досок, в кресле обнаруживается женщина с сумочкой-ридикюлем, как в пятидесятые годы.
С Митей и его женой Айгуль мы едем на дачу Льва. Поселок обступили высотки. Он огорожен тюремным жестяным забором — маленькое дачное гетто.
Долго блуждаем по поселку, темнеет. На некоторых дачах загораются огни, очень редкие. Наконец оказываемся у проломленного забора, его уцелевшая часть почти лежит на земле. Даже отсюда понятно, что на даче никого, но мне непременно надо попасть туда и удостовериться, что Льва там нет. Мы шагаем гуськом по замерзшим листьям. В соседнем каменном доме светятся окна и громко работает телевизор. «Там никого нет!» — кричит нам человек, который курит на крыльце.
Двери дачи открыты, внутрь намело скрюченные бурые листья. Мы бессмысленно ходим по комнатам. На кухне я нахожу кастрюльку со сваренным пшеном. Его варили недавно, оно не успело испортиться. Значит, Лев здесь все-таки был?
Петр подходит ко мне, когда я сижу в сквере у Низами. Садится рядом, мне страшно его присутствие, но я должна ради Льва. «Он ведь, как и вы, не любил меня и боялся», — говорит мне Петр своим тонким голосом. «Зачем же он пустил вас?» — спрашиваю я. Он улыбается и смотрит на меня. Теперь я начинаю сомневаться, что он виноват в исчезновении Льва, — иначе зачем ему быть со мной таким откровенным? Если только это не часть его плана.
Я попала в ловушку в собственной квартире. Это перестало быть условием задачки, которое пишется в верхней части страницы, — стало бесполезным перебиранием решений, ни одно из которых не приводит к ответу. Ночью некуда идти, но оставаться невыносимо. Как ни странно, очень досаждал непостоянный характер шума: он как будто играл со мной. Вдруг наступало затишье, заставляя думать: ну, кажется, на сегодня всё. Я засыпала — и через полчаса вскакивала от громкого удара, многократно увеличенного сном. Я склонна к созданию экстравагантных теорий, и мне стало казаться, что люди у меня над головой каким-то образом узнают, что я заснула, и именно в этот момент возобновляют свой шум. Признаться, я и сейчас до конца не отказалась от этой теории.
Если Лев был на даче и варил птицам пшено, значит, он не чувствовал никакой опасности, а напротив, имел вполне конкретные планы на ближайшее время. Но почему же он не покормил птиц?
Сосед курит на крыльце, в доме громко работает телевизор. Сосед говорит, что в последний раз видел Льва несколько недель назад, он приезжал с Петром. Точной даты не помнит. Правда, на днях вроде бы в доме было слышно радио, — хотя, возможно, ему показалось.
Я очень спешу, потому что приехала сюда перед работой, но сосед неожиданно увлекается и начинает рассказывать мне о Льве. У соседа были сомнения в его психическом здоровье. Однажды летом он видел Льва, который сидел на земле неподалеку от своей дачи и заглядывал в лица проходящих людей. Сосед подумал, что Лев пьян, но спустя время тот встал, отряхнулся и спокойно пошел домой. Тогда-то сосед и подумал, что Лев страдает душевным расстройством, и на всякий случай стал его сторониться. Но в прочее время Лев вел себя как абсолютно нормальный человек.
На прощание сосед скидывает мне по «Вотсап» фотографию — они со Львом у калитки дачи. Лев там еще с короткими волосами. Сосед говорит, что фотография старая. Лев выглядит на ней грустным.
Продавщицы в «Пятерочке» на станции кричат на меня: «Женщина, вы мешаете работать!» Я хожу с фотографией по залу, подхожу к продавцам и покупателям, не знаю, откуда у меня такая решимость. В какой-то момент я понимаю, что спрашиваю у одних и тех же людей — магазин почти пустой.
«Это вонючка, его все здесь знают, — тихо говорит мне в спину молоденькая кассирша восточного вида. — Не говорите, что я вам сказала». Я не понимаю, почему такая тайна, но она объясняет, что я не представитель власти и не имею права интересоваться. Еще кассирша говорит, что видела Льва две недели назад — он как раз покупал пшено. Был не один, а с пьяным стариком, которого называл «дядя Костя». О большем я не успеваю ее расспросить, потому что к ней спешит строгая женщина — вероятно, старшая смены. Я поспешно ухожу.
На станции строят новую платформу. Я долго хожу между рабочими в надежде найти кого-нибудь пьяного — возможно, он укажет мне на старика Константина. Рабочие странно смотрят на меня, и тут я понимаю, что уже страшно опоздала на работу.
После очередной бессонной ночи я почувствовала, что не одолею дорогу на службу — казалось, вот-вот упаду в обморок. В поликлинике мне дали талончик к дежурному врачу. Она померила давление и послушала сердце. Все оказалось в норме. Я заплакала. «Ну что вы плачете, женщина, — сказала она. — Я не могу дать вам больничный. Могу написать, что у вас нервное истощение». Я ничего не ответила, и она ничего не написала. Я позвонила на работу и предупредила, что опять опоздаю. Никто не спросил меня почему: все знали, что это связано с шумом, и не хотели выслушивать мои жалобы.
Из поликлиники я пошла в наше отделение милиции — оно оказалось очень похожим на то, в которое я ходила в связи со Львом. Там я написала заявление. Ручка была плохая, с бледно-голубыми чернилами, они писали
