все же виден при дыхании. Петр выходит и, увидев меня, делает движение вернуться домой. «Подождите, — говорю я, — у меня только один вопрос. Почему он позвал вас жить, если не любил?» — «Глупая вы, — говорит Петр. — Потому и позвал».
«По большому счету любовь тоже нудится, и нуждницы восхищают е» [3], — говорит Женя по телефону. Не понимаю его.
Иногда они ссорились по ночам, в основном мать и дочь. Колокольчик превращался в пустую консервную банку. Он кричал матом, пронзительно, долго, а мать отвечала короткими испуганно-агрессивными репликами.
В декабре я уже спала раз в трое суток, два-три часа. Работать я не могла, меня уволили. Мне было все равно. Голова кружилась. Помню это странное состояние звенящей пустоты, когда ты весь сконцентрирован на том, чтобы ровно сделать шаг. Простые формулировки. Соленые огурцы — вкусно, хорошо. Снег — холодно, плохо.
Я больше не могла искать Льва, с трудом ходила даже по квартире. Папа смотрел на меня со страхом и говорил: «Ну что тут сделаешь, хамы, а против хамства…» Я начинала плакать, и он замолкал. Я много плакала.
Вызываю такси и еду на дачу. Снег в этом году никак не ложится. Еду к дому Льва и застаю его там. Он варит пшено. «Лев! — говорю я. — Ну наконец-то!» Но я не рада, скорее раздосадована — зачем он скрывался? Он смотрит на меня грустно и ничего не говорит. «Вы пустили Петра, а он прогнал кошек, — говорю я. — Петр не стоит того». Он хмурится и отворачивается к окну. Я зачем-то рассказываю ему историю, которую прочитала недавно в «Фейсбуке», — про Тоньку-пулеметчицу, которая во время войны расстреливала своих, но ушла от возмездия и жила счастливой советской жизнью. Совесть ее не тревожила.
Лев напряженно смотрит в окно, и я понимаю, что мучаю его этим рассказом. И я опять и опять, с новыми подробностями, рассказываю ему про эту Тоньку, пока он не начинает плакать.
В какой-то день — это уже было в январе — я, сама не зная зачем, поднялась к ним. Открыла мамаша. Я снова стала говорить что-то про суд, сама себе не веря. «Ну, хватит!» — сказала она и вытолкнула меня за дверь. Я не удержалась на ногах и села на пол. Мне пришлось довольно долго так просидеть, пока папа не заволновался и не пошел меня искать.
После этого заболела. Поднялась температура, я не могла заставить себя поесть, пропал голос. Я по-прежнему не спала, но стала проваливаться в спасительные обмороки.
И вот тогда-то, между обмороками, путая день с ночью, я поняла.
Как же я сразу не догадалась! Бывает ущербность физическая, отсутствие части тела от рождения, бывает душевная, из-за неверного набора хромосом. Может быть, есть и духовная? Прозрачные глаза, затягивающие в пустоту, нутряной голос, нависший лоб несформировавшегося человека… Назовите их мелкими бесами или, как где-то писал Набоков, личинками людей. Убогие, недоразвившиеся, они отчаянно пытаются воспроизвести жизнь нормального человека — так, как они ее себе представляют. Они заводят собак и гуляют под ручку. Покупают новую мебель и приличную одежду. Но наступает ночь — и мутный недочеловеческий хаос проступает и диктует свои условия. Голос грубеет, вылаивая мат вместо слов; тело корчится, не удерживая — в чем? в лапках? щупальцах? — предметы; ненависть и презрение ко всему, что не ты, диктует поступки и слова. Бессознательное копошение, животные инстинкты, непроизвольные сокращения нервных окончаний… Как бы привлекательно ни выглядели они днем со своими собаками и ремонтом, — каждую ночь человеческая оболочка спадает. И они не знают, что с этим делать.
Какое страшное наказание, замкнутый круг, когда грех и есть возмездие; я содрогаюсь от ужаса и жалости.
Но тут новая мысль — о чудовищном, глубинном фарисействе моих выводов посещает меня.
И я понимаю, что там, на даче, Лев плакал не над Тонькой-пулеметчицей. Надо мной.
Над головой продолжается суетливая возня, но я отчетливо слышу тиканье ходиков в папиной комнате. Мир и тишина поселяются во мне.
Потом я засыпаю.
Константин звонит мне и говорит, что Лев умер. Он нашел его на даче. Сердечный приступ.
Константин рассказывает об одной удивившей его вещи. Когда он нашел Льва, тот полулежал в кресле, а неподалеку сидели большой грязно-белый кот и голубь. Они сидели бок о бок, совсем рядом, и наблюдали за Константином, за приехавшими затем санитарами и полицией.
После того как Льва унесли, кот скрылся в кустах, а голубь улетел.
Здесь и далее стихи Мирона Левина (1917–1940).
«Войны в Заливе не было» («La Guerre du Golfe n’a pas eu lieu», 1991) — собрание из трех эссе Жана Бодрийяра, где он утверждает, что война в Персидском заливе (1990–1991) была не столько войной, сколько злодеянием, поскольку американские военные имели значительное военное преимущество и почти не вступали в прямое столкновение с иракской армией. Всё, что люди узнавали о войне, было продуктом пропаганды. Таким образом, «война в Заливе» являлась симулякром — подмененной, несуществующей реальностью; копией, не имеющей оригинала.
«Царствие Небесное нудится, и нуждницы восхищают е». Мф, 11:12 («Царствие Небесное усилием берется, и употребляющие усилие получают его»).
