щели старые кости, которыми его деды выцарапывали на глиняной посуде различные рисунки. Гончар вытирает рукавом кончик кости и чертит на кувшине какие-то узоры, напоминающие бесхитростные рисунки пещерного человека.
А колесо все вертится. Правая нога гончара опускается в яму, вновь подымается, тело покачивается. Вдруг что-то щелкает, колесо замедляет ход, руки снимают готовый кувшин. Все это длится одно мгновение.
— На здоровье, — в ту же секунду говорит гончар Авак и, держась за камень, выходит из ямы.
Будет ли кто-нибудь пить из этого кувшина вино, наберет ли в него невеста в день свадьбы ключевой воды? Кто та, которая, мерно. покачиваясь, будет таскать его? Ко веем этим. неведомым невестам и девушкам обращает гончар Авак пожелание, унаследованное от своих дедов.
— Го-го-го, — гогочет Егер, заслоняя вход. Он появляется внезапно: его гогот наводит на меня ужас.
Мы выходим на солнце. За нами ковыляет Егор, волоча хромую ногу; его фартук стал твердым от засохшей глины.
— Ну, племянник, как живет Гюнеш?.. Умирающих больше или живущих?
Я поднимаю на него глаза и не отвечаю. Он снова гремит: «Го-го-го», — но при свете дня раскаты его голоса меня не страшат. Мне делается его жаль, когда я всматриваюсь в его растрепанные волосы, в комок грязи на его лице. Он мне кажется добрым человеком, как гончар Авак, и я думаю о том, почему он не показывается в деревне и отчего его называют «шаш» [28].
— Андо, кого на свете больше — умных или дураков?
— Дураков.
А гончар тем временем раскладывает провизию, присланную Ана-зизи.
— Вот молодец, — кричит он, — пах-пах, огурцы, зеленые огурцы!.. — и откусывает своими крепкими зубами пол-огурца.
…И теперь, когда я пишу о нашем старом, квартале Гюнеш, сквозь-туман времени, я вижу перед, собой. хромого Егора. Он встает передо мной, как наши скалы, выплывающие из белого, тумана. Я вижу его грязную спину, истлевшую от сырости рубаху и пропитанную глиной кожу» пожелтевшую от пещерной: сырости. Я. снова слышу его животный гогот, вижу его волосы, вздымающиеся чертополохом.
Был ли он Прометеем» заключенным в пещеру гончара, или же жалким сатиром?..
Вот наша река, наша прозрачная река. На дне можно пересчитать все камешки. Телята со страхом, задрав хвосты, входят в заводь, пьют воду и, дрожа, возвращаются. Вода холодная, она течет с высокой горы, на которую всегда садится мрачное облако, а под облаком: на горе — толстые глыбы, льда.
Когда же вода в реке подымается, она вырывает пни, бьется в исступлении о берега, пробивает новое русло, размывая огороды и луга. Столбы старого моста дрожат, точно прутья, река бросает в них тяжелые камни, как бы возмущаясь, что они разделяют ее на потоки.
В темные весенние ночи шум воды наводит ужас на жителей прибрежных домов в ущельях Дрнгана. Мельницы умолкают ночью, мельник с фонарем подходит к реке посмотреть, не обмелела ли она.
Под селом, у высокой горы, река образует рукав и исчезает в. громадных, отколовшихся от скал камнях. Каждый: год река, наносит на эти камни сломанные деревья, пни, кусты и разоренные птичьи гнезда. Вода с шумом падает вниз: и вновь бешено вырывается в теснину.
Здесь находится пещера горы. Ласт…
В этой большой естественной пещере, откуда вытекает черная вода, живет, как гласит молва, царь змей в жемчужной короне. Ана-зизи отчаянно бьет себя по коленям и умоляет нас не купаться ни в теснине, ни у пещеры, а лишь в открытых местах, где река широко и спокойно течет по песчаному руслу.
— Да, зизи, да!.. Мы идем недалеко.
И Андо, мой рябой друг, смотрит на меня, шевелит полными красными губами, делая знак рукой, чтобы я шел книзу, к рукаву реки, к пенистым водопадам.
Белогрудые птички перепрыгивают с камня на камень, вертят хвостом, пищат и бросаются стрелою на рой снующих на поверхности воды мошек. Нам доставляет удовольствие наблюдать за тем, как они прыгают через пену, теряются в пыли водопада, садятся на верхушки острых камней и бесстрашно чирикают, в то время как кругом река бешено гложет камни.
— Андо, можешь попасть вон в ту?
Андо, нагнувшись, подкрадывается, зажав в кулаке камень. Птица исчезает в пене.
— А ну, скажи, где они спят?..
— Они не спят.
Андо покачивает головой.
— Они на воде делают колыбель и спят в ней… Если бы позволила зизи прийти затемно… всех бы переловили.
— А рысь?
— Рысь не придет сюда. Она живет в верхнем ущелье.
Теневые стороны скал покрыты мхом. До них добираются брызги. Когда мы проходим под скалою, со мха стекают и падают нам на открытые головы свинцовые капли воды.
— Что это зашипело?..
— Тише, это, наверно, змея… Тут змеиные норки. Где растет кех [29], там водятся змеи.
И в ужасе, от страха ступая как можно осторожнее, мы прыгаем с камня на камень и бросаемся на прибрежную тропу.
— Андо, кто сажает кех?
— Змея, — серьезно, как взрослый, отвечает мой товарищ. И убеждает, что змея зарывает в землю семена кеха, как зизи — семена кресс-салата, из них вырастает широколиственный кех, листья которого при прикосновении обжигают. Это убеждение засело и во мне.
— Андо, кто тебе сказал об этом?
— Хромой Егор.
— А ему кто говорил?
— А кому было говорить? Сам он придумал.
Не доходя до Неха, мы раздеваемся, берем одежду под мышку и бежим. В речной пене уже купаются загоревшие на солнце дети и зовут нас.
Андо бросается с камня, кувыркается в воздухе и ныряет в самое глубокое место. Затем выскакивает и, как лягушка, растягивается на горячих камнях.
— Андо, может ли корова съесть кех?
— Нет, околеет.
— Буйвол?
— Нет!
— Лошадь?
— Нет, только верблюд может съесть.
— А он не околеет?
— Нет, верблюд не боится ни змеи, ни кеха. У него ядовитая слюна, она жжет, как змеиный укус.
— Кто это сказал?
— Погонщик верблюдов. — И Андо уже бросается в воду.
А я смотрю на ясное летнее небо. По небу плывет облако, своей причудливой формой напоминающее одинокого верблюда в пустыне. Я смотрю на облако и думаю: когда это Андо успел поговорить с погонщиком верблюдов? Вероятно, у керосинового склада: там часто останавливаются верблюды, которые привозят в бурдюках керосин.
Обычно мы купались до тех пор, пока не синели. У нас зуб на зуб не попадал от холода. Солнце склонялось, на землю ложилась тень, и подымался легкий ветер.
— Будет… Вылезай.
Возвращаемся по тропинке, ведущей в сады. Бросаем камни в тутовые, ореховые деревья, срываем висящую на изгороди ежевику, пьем из каждого родника, пока доберемся до моста.
— Андо, вон Ана-зизи у
