Но и в фойе гулянье процветало недолго. Неугомонная администрация Дома вновь рискнула запустить литераторов в Пестрый. В Пестрый отлакированный, подкрашенный, с дубовыми балками и... такой чужой. Надписей на стенах поубавилось. Не вписывались они в новую действительность. Но приободрившихся писателей вытерпели тут месяца два. И опять ссылка. И опять в Нижний. Тут составлялись самые безумные прожекты и заключались заведомо невыполнимые договора. Литератор взалкал богатств, как и вся страна, одурманенная идеей быстрого финансового благополучия. Писатель горячечно забормотал о создании собственных издательств, литературных агентств, издании "та-акой" книги, что пойдет на ура, только деньги успевай складывать. Заторговали несуществующими вагонами бумаги и тушонки. Хвастали контрактами с зарубежными издательствами, сулившими золотые горы... Качал ошарашенно головой возникавший из глубин биллиардной Шкляревский... Не исключаю, что кто-то действительно разбогател. И даже наверняка. Но не все, далеко не все. И литератор разделил судьбу страны, вышедшей на улицу торговать чем ни попадя. О текстах вспоминалось изредка, при ностальгическом разборе архивов. Или при звуке знакомого имени, обладателю которого удалось-таки ухватить за хвост капризную Славу. И посмеивался над бедолагами, бывшими сокурсниками по литинституту хитрющий Витька Пеленягрэ, морочащий голову общественности своим Орденом куртуазных маньеристов. И негодовал на такое обращение с талантом и поэзией поклонник классического направления, Игорь Меламед.
Что же сталось с творческими вечерами? Их сменили пышные презентации мыслимых и немыслимых фирм. Литератор же мог рассчитывать лишь на собственные силы и помощь друзей, проводя свой творческий вечер, для своих же, на свои же деньги и в малом зале. И оказавшись на таком вечере Ты ощущал себя пассажиром хрупкого суденышка, влекомого по бурному морю к неведомой таинственной гавани куда стремятся вместе с тобою немногочисленные собраться по вере.
А в Дубовый наш брат перестал и заглядывать. У дверей ресторана, со стороны Поварской теперь встал на часах молодец в ливрее, одним видом пресекающий у литератора саму мысль дерзнуть войти внутрь. В Пестром же... То вино, которое мы по молодости и лихой глупости плескали на стены, ничуть не повредило надписям. Они уцелели, насмешливо посматривая на нас, уже остепенившихся. Но вот против кисти и краски они не устояли. Дирекция Дома не стала тратиться на вино, пойдя путем прагматическим и наняв маляров. И вместе с большинством надписей исчез Пестрый. Сгинул в небытие, вместе с душами оставшихся там навсегда писателей. Вместе с жаркими спорами, отчаянными ссорами, случайными знакомствами и пьяными романами.
Правда, в фойе, где ранее располагалась картинная галерея, появился музей, призванный придать Дому дух литературы. В этом музее есть различные памятные предметы, подаренные ЦДЛ писателями различных поколений. Нет только самих писателей. Не идут они в бывший Пестрый, ныне сияющий хрусталем сервировки и на тощие кошельки литераторов не рассчитанный.
Что ж, жизнь, конечно, не остановить. Это вам не шар биллиардный. Вновь зароился писатель в недрах Дома. Выжил литератор, приободрился, о премиях заговорил, о растущих гонорарах, вновь привлек внимание к своей персоне, истосковавшейся в забвении, вновь стал гордым. И снисходительно позволяет юному литератору наполнить свою рюмку. Но не забыл ни прозябаний в лихие годы, ни друзей-собутыльников. Ни Пестрого.
НОВАЯ РУССКАЯ СКАЗКА
Новая русская сказка начинается так:
- И вот он что, сердешный, удумал... Пить-то ему доктора запретили. А иной раз так ли ему захочется рюмочку винца... Поди-ка, такой страной покомандывай... Так он тайком кличет дворника, дает ему цельных сто долларов, одной кипюрой и просит за бутылкой-то и сбегать. Чтоб никто не знал, Боже упаси...
Нежность к мифу необъятна и смутно объяснима.
Суть русской революции: мужичку с царицей переспать хоца!
Успокойтесь, господин мужичок. Нет ныне ни царевен, ни князей ясноглазых. Если и дорвешься до постели, то окажется в ней та же русская б...!
И мужичок потому не тоскует шибко. Стоит Ванька за прилавком и торгует тушонкой-парфюмерией. Ручищами бумажки многочисленные переслюнивает, а взгляд безмятежно устремлен в бесконечность. Торгующий рядом обувью человек кавказской национальности настороженно оглядывает Ваньку и вопрошает:
- Э, Вано, завтра торговать будешь? Э?
- Завтра? - лениво переспрашивает Ванька. - Завтра - не-а... Завтра праздник. Первое мая, - поясняет ласково.
В каждом синем глазу Ваньки уже плещутся по стакану водки с плавающим сверху соленым огурцом. Вернее, огурец - в глазу правом. В левом, конечно же, селедочка, присыпанная зеленым лучком.
- Первое мая? - пребывает в недоумении собеседник. - А что первого мая, деньги отменяют, э?
Непонимание.
Потому как - интерес разный. Иному миф, иному разлюбезно мифотворчество. Как не придумать такого Ваньку? Образ многограннейший, несмотря на кажущуюся примитивность и одномерность.
Склоните же голову, легионы литераторов, пред памятью творца, вызвавшего к жизни образ Ивана, исправно вас кормящего. Вот только как теперь избавиться от навязчивого, как подсевший в электричке пьянчужка, липкого лика?
Не избавиться. Путь электричке неблизкий. И к тому же везет она теперь Русскую Идею. С высот благосклонно спускаемую. Тем самым, кто "страной командывает".
Эх, эх, Русская Идея. Кто тебя выдумал? Выдумал в очередной раз? Лишь для того, чтобы на следующей, Бог знает где уготованной нам станции, подсунуть нам иную Идею.
Ситуация. А ситуация порой загоняет в угол. И загнанный в угол человек сидит себе там, посиживает, томится, но винит не ситуацию, а угол. В него же и плюет.
Господа литераторы! Коленопреклоненно взываю: не сдавайтесь, держитесь! Не позволяйте втянуть себя в малевание иконы Нового Русского Мужичка. А то пойдет, усмехаясь, среди банков и коттеджей, прикидывая, на что сгодится, в его будущем хозяйстве вся эта компьютерно-хромированнотонированная роскошь.
Просто ради интереса, обратите пристальное внимание на его глаза. На глаза послепраздничные, без огурцов и селедки. Смотрит он на окружающее не с завистью или ненавистью, а хозяйским глазом. И не торопится сорвать плод незрелый. И думает неторопливо: "Нехай строють...".
Умоляю - не заигрывайте с ним...
Ох, не даром прикладывал ладонь к уху Гоголь, приговаривая: "Слышно страшное в судьбе наших поэтов".
Но только и сам я, грешен, не могу удержаться... И вот уже летит перо черт-те куда... Иной раз помстится во мраке нечто неясное, и возоплю, брызжа слезами умиления: "Сподобил Господь! Надоело мужичку киночтиво заграничное. Алчет он духовности... Други, мы востребованы!"
Бред!
Душка Хлестаков: "Я ведь литературой существую".
И душно, душно... Яду мне! Чтоб неповадно было.
А то ведь доиграемся. Придется со стыдом, подобно Петру, медно чеканить слова страшные: "Сия сарынь ничем кроме жесточи унята быть не может".
Вот и сказке конец:
- А дворник, сам жалосливый, и отказать неловко, потому как подневолен, и видит, пропадает человек через эту заразу. Так он водку-ту водой по дороге разбавляет. Чтобы, значица, здоровье не так у кормильца портилось... А то ить и приработка дворник лишится... Так-то, Петровна!
Впрочем, так закончилась лишь одна из сказок. А им же несть числа. Извлекаемы они из небытия чьей-то волей. Редко - нашей. Но вызванные к жизни, нас же соблазняют "впасть в прелесть".
И тогда в паутинной пустоте гулко разносится голос Гоголя:
"Не обвиняйте никого... Помните, что все на свете обман, все кажется нам не тем, чем оно есть на самом деле..." НЕ ПРОПАДЕМ
Каюсь. Усомнился. Смалодушничал и дрогнул. И даже где-то взалкал.
Однажды хмурым утром ( именно по утрам пронзительны эти мысли) решил, что никому на этом свете не нужен с высшим образованием и навыками строчить пером. Эту же крамольную мысль мрачно подтвердили обшарпанные стены моего жилища и косые взгляды домочадцев. И вспомнились "Мертвые души": "Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть по крайней мере купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?". Под "оно" я остро ощутил себя. И без всякой надежды на успех раскрыл газету и отыскал рубрику "Предлагается работа". Мелькнула жалкая мысль: "Хоть бы и в курьеры...".
И о...! Опытный читатель, если таковые еще существуют, догадался меня ожидало потрясение. С газетной полосы ко мне (да, да, именно ко мне!) взывали на тысячу ладов чуть ли не мольбы с самыми соблазнительными предложениями. Ведь требовались: а) лица интеллигентные и с высшим образованием (ну разве не я?); б) желательно со знанием языка и компьютера (другими знаниями я и не обладал); в) общительные ( ради дела я мог и напрячься).
