Весна и лето восемнадцатого года выдались поистине горячими. Вот лишь краткое перечисление основных событий: в апреле восстали московские анархисты, в первой декаде мая стали требовать хлеба колпинские рабочие, в конце того же месяца при поддержке эсеров против большевиков выступили чехи, в июле безумный чекист Яков Блюмкин по наущению левых эсеров застрелил германского посла Мирбаха, примерно в то же время правительство подверглось нападкам со стороны Максима Горького (его оппозиционную "Новую жизнь" пришлось закрыть), в двадцатых числах августа после зверского убийства министра Сибирского правительства Новоселова разразился кризис власти за Уралом, а 30 августа на заводе Михельсона было совершено покушение на Ленина.
О последнем событии надо сказать особо. В этом деле столь много белых пятен и несуразностей, что вряд ли оно будет когда-либо расследовано до конца. Начать хотя бы с того, что покушение было совершено именно в тот день, когда Дзержинский отбыл в Петроград расследовать убийство председателя тамошней ЧК Урицкого. Далее, никто не видел, кто стрелял, но несколько человек успели заметить высунувшуюся из толпы женскую руку с револьвером (по отдельным показаниям - с любимым оружием эсеров "браунингом"). В-третьих, подозреваемую в убийстве женщину схватили отнюдь не на месте преступления, как принято считать, а на порядочном расстоянии от него.
Произошло это так: когда после митинга на заводе Михельсона Ленин в десять часов вечера вышел во двор гранатного цеха и подходил к автомобилю, из толпы в него три раза выстрелили. Глава правительства упал лицом вниз, а толпа бросилась врассыпную: большинство испугались, что их заподозрят в соучастии. Однако комиссар пятой Московской пехотной дивизии Батулин не растерялся и бросился отлавливать свидетелей. Когда он уже отчаялся кого-либо догнать, то увидел на Серпуховке странную женщину с зонтом и портфелем в руке, державшуюся за дерево. Батулин подбежал к ней и спросил, что она там делает, и получил крайне подозрительный ответ: "Это сделала не я". Он тут же схватил злодейку за волосы и оттащил в военкомат Замоскворецкого района, где уже через час ее допросил председатель Московского ревтрибунала Дьяконов.
Первоначально допрашиваемая назвалась "Фейгой", что на идише значит "фиалка". Потом она назвала себя Фаней Каплан, что означает "жрец", но уже по-польски. Когда стали проверять ее личность, то выяснилось, что настоящее имя подозреваемой - Дора Ройдман. Она родилась в 1890-м году в семье волынского цадика-кабаллиста Нохима Ройдмана из династии Нохума Чернобыльского. В начале века Ройдманы переехали в Киев, где Дора совсем еще подростком вступила в террористическую организацию. В 16 лет после случайного взрыва бомбы на конспиративной квартире ее арестовали и приговорили к смертной казни. Однако генерал-губернатор заменил "вышку" на вечные каторжные работы. Срок она отбывала в Забайкалье, в крохотной Мальцевской тюрьме всего на 30 человек. Начальник тюрьмы был по словам арестантов "человек не злой и стесняющийся". Весной 1917 года ее освободили по амнистии.
На первом же допросе Дора призналась в том, что именно она застрелила Ленина, но, я думаю, она это сделала только для того, чтобы поиздеваться над чекистами, потому что... была совершенно слепой! Зрение у нее катастрофически ухудшилось сразу после контузии от взрыва бомбы, а вынесение смертного приговора так подействовало на ее нервную систему, что она полностью ослепла. После освобождения лечилась в Харькове и в Крыму, но безрезультатно. Летом 18-го года она приехала в Москву и поселилась у подруги - бывшей политкаторжанки в Замоскворечье, недалеко от того места, где ее арестовали. Сильное нервное расстройство и слепота сделали ее настолько беспомощной, что она редко выходила из дома без подруги. Именно поэтому она и держалась за дерево в тот роковой вечер!
Но чекистов мало волновало доказательство вины, раз признание было получено. Утром следующего дня Дору привезли в кремлевскую тюрьму для особо опасных преступников, находившуюся в Кавалерском корпусе. К тому времени там уже сидели видный теоретик террора Мария Спиридонова, английский шпион Локкарт и герой первой мировой войны генерал Брусилов.
Через сутки после первого допроса, еще до возвращения Дзержинского из Питера, Дору Ройдман расстреляли, а труп сожгли. И лишь 3 сентября, через три дня, оформили официальное решение о ее казни. Очень темная история.
Как бы то ни было, после покушения Ленин сильно изменился. До той поры он избегал слов с трудно произносимыми звуками, но теперь его любимой репликой стало неповоротливое "'асст'е'ять". Именно тогда официальной политикой партии был провозглашен "красный террор". В ответ на неудавшееся покушение было незамедлительно расстреляно 14 тысяч (!) человек.
Жизнь в Кремле становилась все более невыносимой. Ильич стал зол и раздражителен, а Надежда Константиновна - то изливала на меня нежные чувства, называя "Сашенькой", отчего меня кидало в мелкую нервную дрожь, то хмурилась и дулась без всякого повода. Я стал заподазривать неладное, и самые худшие мои подозрения оправдались: в один из осенних вечеров я случайно подслушал под дверью ленинских апартаментов разговор Надежды Константиновны с Ильичем, в котором она уговаривала его усыновить меня.
Бедная женщина после покушения на мужа стала неизбывно мечтать о наследнике. К моей радости, на все ее горячие тирады Ильич отвечал неопределенным односложным мычанием: после ранения он стал чрезвычайно замкнут, и из велеречивого трибуна, которым он оставался и в домашнем кругу, превратился в непробиваемого молчальника. Когда я узнал о планах Крупской, то срочно стал готовиться к побегу из Кремля. Меня не устраивала роль послушного сыночка, когда вокруг все кипело и бурлило. Я рвался в бой, и честно признаюсь - мне было в сущности все равно, на чьей стороне, лишь бы скакать на горячем вороном коне впереди войска с шашкой в одной руке и с маузером в другой. Что еще нужно для счастья 12-летнему мальчишке!
До побега дело не дошло: судьба помогла мне вырваться из-под сановной опеки. Следствие по делу покушения на Ленина показало, что у него практически не было охраны: когда в него стреляли, рядом с ним находился только водитель Гиль. Дзержинский принялся за реорганизацию охраны высших деятелей правительства и всего Кремля. Оберегать вождей поставили опытных чекистов, а территорию Кремля отдали под охрану отборной курсантской роте в подчинении самого Железного Феликса. К моему счастью, я не попадал ни в одну из категорий: для опытного чекиста я был слишком мал, а для курсанта - не по годам подкован. Как бы то ни было, когда я в очередной раз зашел к Ильичу на чай с сушками и застал там Троцкого в компании жены и сестры вождя, я стал просить самого Главнокомандующего о направлении меня в действующую армию комиссаром. Надо заметить, что Троцкий, будучи жестким командиром и сторонником самых радикальных методов ведения войны, в быту отличался мягкими манерами, причем он никогда не подстраивался под собеседника и со всеми общался предельно интеллигентно. Заметив косые взгляды Надежды Константиновны, Лев Давидович элегантно протер пенсне, мило улыбнулся и спросил:
- А в какой дивизии вы хотите комиссарить, позвольте узнать?
Я чуть было не выпалил "в первой!", но вовремя прикусил язык, решив, что это будет нескромно, и сказал, не моргнув глазом:
- Во второй.
- Во второй Николаевской стрелковой уже есть комиссар, - рассмеялся он.
- Митя Фурман. Но если вы согласны на должность помощника комиссара...
Красные университеты, восточный факультет (глава четвертая,
повествующая о психической контратаке, об отважной девушке Зухре, о
моем насильственном возвращении в Кремль, о выступлении Ленина перед
ранеными бойцами и о том, как Крупская подшутила над Сталиным) Когда председатель Реввоенсовета предложил мне отправиться на восточный фронт в должности помощника комиссара дивизии, я не заставил себя долго уговаривать. В то время все происходило с предельной быстротой: уже на следующий день я получил огромную, не по размеру, кожанку, хромовые сапоги, портупею, планшет и маузер. Это был почти предел мечтаний! Я говорю "почти", потому что предела моим мечтаниям не было. Мария Ильинична напекла мне на дорогу пирожков с капустой, и через неделю я уже прибыл в штаб второй дивизии (в апреле 19-го она была переименована в 25-ю) в город Николаевск Саратовской губернии. Командиром этой дивизии был только что назначен В.И. Чапаев. Уже тогда про него ходили легенды - шутка ли: кавалер четырех Георгиевских крестов! Летом 18-го года учился в академии Генштаба, но сбежал на фронт. Должно быть, от этого и пошло легендарное выражение "мы академий не кончали", хотя правильнее бы было сказать "не заканчивали".
Про Чапаева и Фурманова я говорить не рискну: боюсь дать повод для новых анекдотов. Скажу только, что и былинный "Чапаев" Фурманова, и пасквильный "Чапаев и Пустота" Пелевина имеют мало отношения к действительности. И Митя, и Витя - люди склонные к мистификации.
