- Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый старый член Валера.
По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой - в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.
- У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка. - Это значит, что будет все, как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть где поссать.
- Фу, какой ты пошлый! - немедленно вскричала Катерина.
Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве - туда волокла нас бурная толпа.
До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные, мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно остервенелые выпускники.
- Ура! - ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге. - Мы дожили!
То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого, светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.
- Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.
- А ты - не думаешь?
- Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо пьяных теней.
Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.
- Стой, кто идет! - засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.
В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.
- Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.
Люблю ездить на лошадях.
- А почем? - спросил я.
- Смотря, - пожала плечами девица.
Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу гнались Мишка и хозяйка лошади.
- Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки. - С него больше шестидесяти рублей брать нельзя.
- Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?
Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:
- Ага! Вот он, кустарный писун!
Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.
- Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.
Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось, и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.
- Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.
- Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я говорил, что тут есть где поссать...
- Ну и где же?
- Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.
Уже начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено: "Чекист".
- Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне на него?
- Пожалуйста, - позволил Мишка.
Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.
"Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.
- Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. Заработал честным трудом!
- Каким таким честным трудом? - подозрительно спросила бабушка, зевая.
- Из Невы человека спас! - гордо ответил я.
- Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.
Я глянул на часы. Время подходило к десяти.
- Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.
- На какой митник-магнитник? - проснулась бабушка. - А физику когда учить будешь?
- Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая кроссовок.
Бабушка растерялась и рассердилась.
- Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг выдемборцев.
Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам, все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я двухпартиен.
6
В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.
- Наши чиновники - взяточники и воры! - кричал Пармен. - Но мы-то знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия приходится ждать триста лет, преступна!
Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и быстренько приплела к делу:
- Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.
В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел, и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.
Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика. Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то свирепо дала пять рублей сдачи.
- Еще один можно?
- А сразу, молодой человек, вы не могли? - прорвалась продавщица, но стаканчик все-таки дала.
Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.
- Ждри, - объявил я Варьке.
Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.
Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре штуки.
- Пармену дайте, - предложила Варька.
- Ты дура, - заявил Герман. - Раздайте народу!
Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:
- Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!
Варька тут меня в бок толкнула и говорит:
- Слушай, ты заметил, они мороженое любят.
- Его сейчас все любят, - возразил я. - Там, кстати, продавщица какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.
Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала серым сандаликом, да и говорит:
- А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.
- А давай, - говорю. - Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу перевезу и закрою российским флагом.
Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей на ушко зашептала. Предположительно:
- У вас дома утюг горит.
Или:
- Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.
Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас громко бибикали.
- А может, назад? - затрусила Варька в тот миг.
Но я на нее прикрикнул:
- Куда назад! Риск благородное дело!
В общем, прикатываем. Бабушка моя как раз к тому времени ушла, так она меня и не видела. Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена, как и солнце, как раз в зените стояла:
- Но никогда мы не доходили до такого позора! - рычал он, почти не отбрасывая тени, а Герман и еще несколько членов, как кордебалет, держали ему ящики.
Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:
- Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!
