окончательно и бесповоротно.
А произошло то, что вернулась Маня. Да только вернулась не одна, а с двумя совершенно одинаковыми черноглазо-чумазыми детьми, близнецы, три года, пояснила Маня, чмокнула Марью Агафоновну в сухую морщинистую щеку и опять отбыла в одной только ей ведомом направлении, даже чаю не попила.
Марья Агафоновна взялась за внуков и их воспитание с невиданным энтузиазмом. Подняла старые директорские связи, подключила всех, кого можно и нельзя, даже взятку дала, и оформила опекунство. Внуков звали Коля и Оля, фамилия у них была Манина, а отчество – Маниного приемного отца, то есть мужа Марьи Агафоновны. Несмотря на простые русские имена, Коля и Оля происхождения были, несомненно, южного, невооруженным глазом видно. Юркие, черноглазые и неусидчивые как обезьянки, трехлетки оказались совершенно не поддающимися воспитанию, и даже новоявленная бабушка, а по совместительству заслуженный учитель и бывший директор престижнейшей инновационной школы, расписалась в своем педагогическом бессилии. Дело дошло до детского психиатра, поставившего диагноз «синдром дефицита внимания и гиперактивность». Немного успокоив бабушку, что «это бич современных детей, каждый второй этим страдает и с возрастом все пройдет», врач вооружил ее ворохом рецептов и отправил восвояси.
Лекарства почти не помогали и, измотанная активностью и непослушанием внуков, Марья Агафоновна обратилась за помощью к маме, которая перед выходом на пенсию работала в детской поликлинике и могла не только порекомендовать какого-нибудь хорошего массажиста, но и вообще – посоветовать.
Только совет был один – найти Маню, отдать детей и продолжать спокойно жить, наслаждаясь радостями заслуженного отдыха. А если так уж хочется о ком-то заботиться, то лучше бы ей позаботиться о муже, Викторе Степановиче, благо, болезней в этом возрасте накопился целый букет, да и дача, совсем заброшенная по причине вновь обретенных внуков, требовала ухода.
Дача Марьи Агафоновны располагалась за соседним забором от маминой. Впрочем, забором эту ветхую изгородь назвать было нельзя. Так, жалкие прутики, на которые после прополки нанизывались для просушки перчатки, да ждали своей очереди до скрипа отмытые банки, в которые мама закатывала огурцы и помидоры и которые Шура по осени вывозил в погреб, где они благополучно простаивали до весны. Соленья и маринады Наталина не признавала, «сплошная соль и отеки», а согласный с ней Шу маму все же обижать не хотел, поэтому хрустел кисло-сладкими огурцами и чрезмерно острыми помидорами сугубо на родительской кухне.
Необходимости строить заборы у подруг не возникало никогда, да и зачем? Ходили друг к другу в гости, живя, по сути, одним двором. Обе – страшные аккуратистки, мама и Марья Агафоновна содержали участки в идеальном порядке. Доходило до того, что немногочисленные сорняки упаковывались в мешки и вывозились на ближайшую городскую мусорку, и у лебеды и муравы не оставалось ни малейшего шанса вновь прорасти на образцово-показательной земле. Грядки выравнивались по колышкам, между которыми протягивались веревки, и невозможно было представить, чтобы какой-нибудь кустик салата или петрушки оказался за строго установленными границами. Огурцы, редиска и прочие незамысловатые овощи высаживались по науке и ранжиру, цветы цвели друг за другом с весны до осени, и всё вместе радовало глаз невероятным, каким-то немецким порядком, и выглядело весело и мило.
Особое место на даче занимали, конечно, помидоры. Это был предмет особой гордости, гордости совершенно обоснованной. С детства Шу помнил, как начиная с февраля и по самый конец августа, мамина жизнь была посвящена этим красным, а потом, по мере освоения премудростей взращивания, и желтым, и полосатым и даже черным плодам с сочной кровавой мякотью, питательной и вкусной необыкновенно.
Все любили мамины помидоры, шутили, что только Тома (так зовут маму) умеет вырастить томаты, мол, имя обязывает.
В феврале, в строгом соответствии с рекомендациями лунного календаря, отец или Шу приносили из погреба мешки с заготовленной с осени землей, остро пахнущей прелой листвой, перегноем и немного плесенью: Тома не признавала никаких покупных грунтов, и сама старательно, согласно только своим рецептам и пониманиям, готовила питательную почвенную смесь, в которой последующие три месяца будут наливаться жизнью сначала слабые, похожие на бледно-зеленые ниточки, а потом тугие крепкие ростки – рассада.
Рассада всегда готовилась на двоих. Приходила Марья Агафоновна и обе огородницы, сдвинув на нос очки и почти не дыша, пинцетами высаживали светлые круглые семена – по одному в микроскопическую лунку, а лунок этих в рассадных ящиках было, как казалось Шуре, сотни, впрочем, он их никогда не считал. Вскоре из каждой лунки выползали два продолговатых наивных листочка на тоненькой ножке, и мама строго и тревожно их осматривала, проверяя, все ли проросли, все ли принялись. В разных ящиках росли разные сорта, мать любила экспериментировать, но огромное мясистое «Бычье сердце» и продолговатый крепкий «Дюшес» высаживались всегда.
Когда появлялись настоящие листочки, ростки отправлялись в отдельные жилища – обрезанные пакеты тетрапака из-под молока и сметаны, терпеливо собираемые весь год. Эти пакеты обрезала и мыла даже Наталина, внося тем самым скромный вклад в дело выращивания любимого овоща, за что мама неизменно ее благодарила. Пересадка в тетрапаки – дело хлопотное и трудоемкое и одним днем управиться удавалось не всегда. Тогда Марья Агагфоновна оставалась ночевать, и они вместе с Шу долго пили чай на кухне, вспоминали, как он, маленький, засыпал под их разговоры, вспоминали Иду Георгиевну, Раечку и Клавдию Степановну. Мать всхлипывала и просила сына принести из серванта настойку, ту, которая в коньячной бутылке, и он приносил, выпивали по малюсенькой рюмочке и как-то немедленно все пьянели, и у Шу закрывались глаза, и он уходил спать в угловую, когда-то его, узкую комнату, где по-прежнему стоял письменный полированный стол с обожжённой столешницей – результат неудачного химического эксперимента, и софа, обитая вишневым флоком, жесткая и неудобная.
Саженцы росли дружно и споро, и скоро подоконники становились похожи на небольшие джунгли, густые, сочные и живые. Растения пахли терпко и не очень приятно, Шу не любил этот запах, поэтому в его комнате мама никогда рассаду не ставила. В начале мая растения, некоторые уже с невзрачными белыми цветками, в разномастных коробках переезжали на дачу.
Иногда их начинающаяся дачная жизнь омрачалась внезапными майскими заморозками, когда вчерашняя, почти летняя жара, вдруг сменялась сегодняшним, почти зимним холодом, и крупными хлопьями тихо падал снег, накрывая уже распустившиеся чашечки тюльпанов, нежнейшие листочки деревьев, и, казалось, все это замерзнет окончательно и навсегда. Но через два дня снег таял и наступало настоящее, без аномальных сюрпризов, тепло.
Но эти два дня неизменно были наполнены тревогами за будущий томатный урожай. Для минимизации потерь кипятильниками нагревались огромные жбаны с водой и заносились в маленькие дачные комнаты, где, в ожидании высадки в грунт, устанавливались ящики
