к переносице и южное его, а вероятнее даже центрально-азиатское происхождение, вылезало, так сказать, налицо.
Бледный и осунувшийся после гипертонического криза Виктор Степанович, сидя на стуле возле крыльца, слабым голосом уговаривал Тому одуматься, а жену призывал успокоиться, но Марья Агафоновна, знавшая нрав подруги и, понимая, что их многолетней, длиной в несколько десятков лет, да что там лет – длиной во всю жизнь дружбе, приходит конец, вдруг подбоченилась и крикнула пронзительным, звенящим от злости и собственной вины, тонким голосом:
– И вот не надо! Не надо! Паадууумаееешь, важность какая – помидоры! Тьфу! Пааадууумаеешь! Где тебе понять, где понять? Это ж дети! Де-ти! А что у тебя внуков нет, так сама и виновата! Если у тебя невестка пустая, так кто виноват? Нечего было под сына пустоцветку подкладывать!
С Наталиной сына действительно свела мама. Наталинина тетка, Томина пациентка, тяжелая одышливая старуха, мучимая приступами затяжного кашля, но не бросающая курить, а курила она всю жизнь и не что-нибудь, а «Беломор», запасы которого были неисчерпаемы даже в постперестроечные времена – и где она только их брала? – всю жизнь трудилась в крупном строительном тресте главным бухгалтером. Наталина – единственная и любимая племянница, жила с ней, отношения с собственной матерью, сестрой тетки по отцу, не складывались, та была сварливой неудачницей, обвинявшей весь мир во всем, что не сложилось в ее собственной жизни. Наталина тоже выучилась на бухгалтера и трудилась под теткиным присмотром в этом же тресте, и, обласканная ее заботой, деньгами и вниманием, нисколько не тяготилась одиночеством. Была Наталина легкая на подъем, не спорливая, даже немножко равнодушная – ничего ее не задевало, ничего не трогало, не брало за душу. Раздражало ее по-настоящему только собственное имя, и она все порывалась его поменять.
– Буду паспорт менять, поменяю, вот поменяю, – горячилась она. – Что за Наталина? Не Наташа, не Лина, а какой-то пластилин, ей-Богу! И коверкают постоянно, вот постоянно! Ну что Натальей назовут – это хоть понятно! Так ведь то Натэллой запишут, то Ниной, а недавно вот вообще – Виталиной!
Решение познакомить Шу с Натилиной возникло в Томочкиной голове мгновенно, как только она познакомилась с племянницей, произведшей на нее очень приятное впечатление. Дополнительным бонусом было и то, что девушка являлась единственной наследницей немалых теткиных богатств, ведь главный бухгалтер в строительном тресте, да еще с советских времен – это и антиквариат, и шубы, и путевки на моря, и однушка в престижном районе для племянницы, и собственные, невиданных размеров, трехкомнатные хоромы в старом фонде тихого центра.
Шу и Наталина друг другу понравились, поэтому решили не тянуть и очень скоро поженились. Правда, детей до сих пор не было и уже не будет – не хочется. В чем причина бесплодия, и в бесплодии ли дело, ведь бывает же простая несовместимость супругов, не выяснял никто. Ни Шура, ни Наталина, ни Тома, ни даже тетка особо не страдали от отсутствия наследников, поэтому по врачам не ходили и никаких лечений не затевали.
Мама Шурину бездетность обсуждала только с Клавдией, да и то ради поддержания разговора. Но слова Марьи Агафоновны про пустоцветку неожиданно ее задели, царапнули как будто по больному. У матери сделались страшные, горящие сухим светом, глаза, ее круглое, всегда приветливое румяное лицо вытянулось и стало отчетливо видно каждую морщинку и проступившие на враз побелевшей коже пигментные пятна.
– Не желаю больше видеть и знать, – неузнаваемым хриплым шепотом проговорила она и воткнула в землю последний куст мальвы, навсегда закрыв от себя и Марью Агафоновну, и Виктора Степановича, и Колю с Олей, к тому моменту вполне оправившихся от происходящего и с шумом делящих между собой то ли конфету, то ли печенье.
По осени поставили забор. Зеленые прямоугольники из профлиста высотой два метра надежно отделили друг от друга двух подруг и поставили финальную точку, как казалось нерушимой, но на деле очень хрупкой, дружбе.
А следующей весной вдруг приехала Маня.
Шу в тот день незапланированно оказался на даче, привез маме забытые дома таблетки. Когда собрался уезжать, увидел, что путь ему преградила неизвестная (соседские он знал все) иномарка. Хозяина автомобиля долго искать не пришлось: калитка на участок Марьи Агафоновны была открыта, и оттуда разносился шум и незнакомые голоса. Шура заглянул к соседям и увидел неизвестную полную женщину, которая почему-то тискала близнецов, а те вяло сопротивлялись объятиям, но все же не вырывались из них. Рядом с женщиной переминался с ноги на ногу сухопарый немолодой мужчина в усах и кепке, сдвинутой так далеко на самый затылок, что глядя на него возникал только один вопрос – что за неизвестная науке сила удерживает головной убор и почему известная науке сила притяжения в данном случае не работает? Чуть поодаль стояли растерянные Марья Агафоновна и Виктор Степанович. Увидев Шуру, они обрадованно стали приглашать его зайти, чему Шура весьма удивился, ведь после случая с помидорами они почти не общались.
Услышав Шурино имя, незнакомка перестала тискать детей, а, развернувшись в его сторону, раскинула объятия и так решительно двинулась в его сторону, что он испугался и попятился назад.
– Шу! Шурик! Не узнал? Это же я!
Голос у нее был прокуренный, резкий, но с такими знакомыми интонациями, что Шу закрыл глаза – с закрытыми глазами вспоминалось почему-то быстрее. Закрыл и тут же открыл.
– Маня?! – ахнул и прижал к себе эту крепкую женщину с широкой спиной, совсем не похожую на ту Маню, что он помнил – тонкую, чернявую, верткую, с влажными карими глазами. – Маня! Как же ты изменилась!
Он отстранился, не отпуская ее, разглядывая и узнавая. Конечно, это была Маня – постаревшая, располневшая, но с той же черноглазой плутоватостью, наливными сочными щеками и чуть кривоватыми передними зубами – в детстве упала с горки лицом прямо в лед, крови вылилось целое ведро и Шу, стоявший на вершине этой самой горки очень боялся к Мане подойти; потом прибежала мама, помогла Мане подняться и увела домой обрабатывать раны, а Шурику сильно попало тогда за трусость и за то, что не помог девочке. С того самого падения Манины зубы стали расти неровно, но Маню это совсем не портило, а даже органично сочеталось с ее таким же, несколько кривоватым и неуравновешенным характером.
– Знакомься, Шу, это мой муж, – она кивнула в сторону кепочного усача, – Владимир Сергеевич.
Владимир Сергеевич энергично кивнул в ответ, при этом кепка на его голове не шелохнулась, но руку для рукопожатия не протянул.
– Володя отставной военный, у него сертификат, мы за детьми приехали, – хвастливой скороговоркой выпалила Маня. – Дом в Подмосковье берем.
– Понятно, – протянул Шура. – Долго здесь будете? Может, в
