только что на улице дошли до самой калитки и обратно.
Из окна мне виден холмик земли.
— Может, нам новую собаку купить?
— Еда стынет.
— Включить телевизор?
— Не получится.
— Почему?
— Эти придурки отрубили электричество. Сердца у них нет.
Рико, отвернувшись, лежит под окном и метет хвостом по полу. Он просто не может им не вилять и делает это совсем не потому, что рад чему-то. Я беру со стола тарелку со спагетти, чтобы накормить Люсьена.
— Посмотри-ка, все верно?
Па протягивает мне конверт, на оборотной стороне которого он нацарапал какие-то цифры.
— Что это?
— Посчитай.
Я мешкаю и тут же получаю толчок в плечо.
— Давай же, па тебя просит. Вот это верхнее число подели на семь.
Двести двадцать восемь делить на семь будет что-то чуть больше тридцати.
— Наверно, правильно.
Но он сует конверт мне в руку и настаивает:
— Нет, ты точно мне скажи.
Я считаю.
— Тридцать два и шесть десятых.
— Ты посмотри, почти на три евро больше, чем я думал.
Па щелкает костяшками пальцев.
— Значит, сумма умножается на количество дней, которые он здесь провел.
— Это деньги для Люсьена?
— Через два дня мы пойдем в банк, заберем бабло и заплатим этим придуркам.
Люсьен все это время сидит, широко разинув рот, и ждет, будто боится, что иначе мне будет непонятно, куда ему надо закладывать еду.
— Раз у нас нет электричества, то кролики, наверное, будут вонять, морозилка-то разморозится.
— Ты просто крышку не открывай, тогда они какое-то время еще не растают. А то запихну какую-нибудь гнилую тушку в трейлер Жану. Чтобы он больше и не подумал так с нами обращаться.
Я вскочил посреди ночи весь в поту. Даже голова вспотела и начала чесаться. Вокруг тишина.
— Люсьен?
На моем будильнике с радио теперь не горят красные цифры, и от этого кажется, что вокруг еще темнее, чем обычно. Я щелкаю выключателем прикроватной лампочки, но она, конечно, тоже не работает. Руками я начинаю шарить по матрасу, на котором лежит Люсьен, нащупываю его руку, шею.
— Ты живой?
Только когда я наклоняюсь над ним, мне удается уловить звук его поверхностного дыхания.
— Люсьен? — трясу я его на всякий случай.
Никакой реакции. Я продолжаю трясти, пока он не издает какой-то невнятный звук.
— Прости, — шепчу я. — Спи дальше.
У себя под простыней я нащупываю что-то круглое: это таблетка, которую Рита пропустила. У меня перед глазами сразу встает ее испачканная землей шерсть, когда мы ее засыпали.
После того как па утром ушел, моя лампочка снова загорелась, а под окном снова зажужжал морозильник. На будильнике мигают цифры 0:0:0.
Я обнаружил, что, если Люсьену в каждую руку дать по игрушечной машинке, он не так сильно сопротивляется, когда я беру его за запястья и поднимаю. Люсьен стоит рядом с кроватью, тяжело дыша и уперевшись лбом мне в голову. Через радужку его глаз я заглядываю в бесконечность вселенной. Ма всегда так говорила. Может, Люсьен не все может делать сам, но зато у него в глазах вся вселенная.
— Доброе утро, — Эмиль произносит это неуверенно, словно не знает, есть ли кто-то дома.
— Сейчас, мы уже выходим.
— А брата ты уже поднял с кровати, получается?
— Да, больше не нужно мне помогать, я сам справляюсь.
Когда мы дошли до его кровати на улице, я подталкиваю Люсьена вперед на матрас. В падении он пытается ухватиться за воздух. Затем я подтягиваю его ноги, сдвигаю его к середине кровати и поднимаю поручни. Примерно через полчаса солнце поднимется выше, так что Люсьен окажется в тени.
Во взгляде Эмиля есть что-то, что я никак не могу определить.
— Что вы так смотрите?
— Луиза позвонила.
— Правда?
— Да, мы поговорили, но очень коротко.
— Она хочет, чтобы вы вернулись?
И пока я задаю этот вопрос, я очень надеюсь, что ответ будет отрицательным.
— Ну, вообще-то она позвонила, только чтобы сказать, что больше не желает со мной разговаривать.
— То есть вы остаетесь?
Он коротко кивнул.
— Почему она так сильно злится?
— Это взрослая история, — вздыхает он, — думаю, ты не поймешь.
— Пока не расскажете, не узнаете, пойму или нет.
Я приготовился разгадать все тайны, которые он мне сейчас расскажет.
— Ты ребенок, тебе не нужно во всем этом…
— Вы разводитесь?
Эмиль потер подбородок.
— Вы ей изменили?
— Я причинил Луизе очень много боли.
— Вы ее избили?
— Нет, я говорю о боли другого рода. Она больна.
— Больна?
Эмиль снова только кивнул.
— Не из-за вас же она заболела?
Жестом Эмиль дает понять, чтобы вопросов я больше не задавал.
— Принести водички?
— Не надо, спасибо.
Мне невыносимо смотреть на его расстроенное лицо. Люсьен приподнимается на локтях. А я, чтобы ненадолго уйти отсюда, иду на кухню взять хлеб для него и налить стакан колы себе. В кухонное окошечко я могу спокойно рассмотреть Эмиля. Он трет глаза, облокотившись на поручни кровати. Может, я мог бы выкупить его телефон для Селмы, ему же самому он больше не нужен.
Как только я выхожу, он снова натягивает свою улыбочку.
— Очень мило с твоей стороны, — говорит он и берет у меня стакан с колой, который я вообще-то налил для себя.
Его взгляд скользит по холмику из земли.
— Одна из ваших собак умерла?
— Да, Рита.
— Кажется, я вчера видел, как вы ее хоронили. Давно она у вас жила?
— Пару лет. Мы взяли ее из приюта. У нас тогда уже был Рико. Раньше, до того, как встретиться с моей мамой, па немного занимался разведением собак. Но маме это совсем не нравилось.
Эмиль отпивает мою колу. Затем постукивает пальцем по губе и снова улыбается, заметив, что я за ним наблюдаю.
— А ты никогда не хотел жить с мамой?
Это прозвучало так неожиданно, что я даже не знаю, что ответить.
— Не получится, — выдавливаю я из себя. Затем я трясу головой, поясняя: — Нет больше ма.
Вдруг мне приходит в голову, что она в этот самый момент тоже на что-то смотрит. Бодрствует. Дышит. Ее сердце бьется. И когда я нахожусь где-то в какой-то момент времени, то она тоже где-то в этот момент есть.
— А если бы это было возможно, ты бы хотел?
Я снова трясу головой:
— Она на меня сердится.
— А?
— Потому что я не хотел ездить к Люсьену.
— Только поэтому?
— Это ее надо спросить. Один раз мы должны были ехать к Люсьену, но ма осталась дома под одеялом, потому что она не могла вынести, что ему давали эти новые
