но он не дает мне отмыть черные от грязи ступни. И ногти на ногах не дает почистить, так что под ними остаются черные полоски.
Сзади он весь вымазался в какашках, они отрываются хлопьями и направляются вместе с водой к сливному отверстию.
Люсьен слизывает воду с подбородка. Я наклоняю его вперед и вижу, что кожа под подгузником вся покраснела.
Потом надо помыть спереди.
В паху у него кожа белая и тонкая, напоминает чешуйки, которые можно срезать ногтем большого пальца. Волосы там похожи на гнездо из жестких завитков, из-под которых высовывается его член. Как перископ подводной лодки.
— Надо так надо, — говорю я сам себе и направляю туда струю воды. Люсьену, кажется, все равно. Он сидит как сидел и только все слизывает воду с подбородка.
Чуть позже Люсьен лежит голый, но уже сухой на животе на кровати. Он чуть выпячивает зад. Одной рукой он дергает под животом и приподнимается еще повыше.
— Ты что там, дрочишь?
Он издает странные звуки, кажется, что он как бы ругается, не выговаривая слов. Вдруг он всем телом вздрагивает. Даже мой ночник подпрыгнул и закачался. Я касаюсь его сведенного судорогой локтя.
— Хватит, — говорю я. Но он не останавливается. Дышит тяжело. Может, думает о Селме?
— Ну, давай тогда не слишком долго, — говорю я, сдавшись, — я на улице пока подожду.
Я сел на алюминиевую подножку, опустив ноги в искусственную траву. Кажется, что ветра нет, но все равно слышится шелест тополя, растущего за трейлером. А за спиной у себя я слышу Люсьена. Может, в качестве подарка на день рождения мне прокатить Селму на заднем сиденье моего мопеда? Проехались бы вместе с ветерком.
Он смирно лежит на кровати с полузакрытыми глазами.
— Закончил?
Я аккуратно переворачиваю его на спину.
Член у него опал. Капля белой слизи застряла в волосах, а на простыне осталось пятно. Запах чем-то напоминает запах бассейна, прямо как у меня.
Я сминаю свою наволочку в бесформенный комок, вытираю ему низ живота и снова волоку его в душ. Одной рукой я чуть приподнимаю его ногу и просовываю под нее чистый подгузник.
— Где же братики-солдатики? — кричит па. Я не услышал, как он вернулся. Как можно быстрее я застегиваю подгузник на липучки. — Какой запах свежий, шампунем пахнет!
Па наклоняется над Люсьеном и тыкает его пару раз пальцем в бок.
— Ему так не нравится.
— Нганг-нганг-нганг!
— Нет, посмотри, ему же нравится играть. Все в порядке тут у вас? — спрашивает па.
Я пожимаю плечами.
— Все как всегда.
Будильник у меня снова не работает. Я пробую включить свет, но это тоже бесполезно.
— Может, поедем прокатимся втроем? За едой съездим? Можем в банк заехать, мороженое по дороге купим.
В супермаркете, пока па загружал тележку продуктами, я толкал перед собой по проходам кресло Люсьена. У полки с напитками я и заметить не успел, что Люсьен выставил в сторону руку, как семь бутылок сиропа уже вдребезги разлетелись по кафельной плитке.
Сначала они пытались заставить па заплатить, но, когда хозяин магазина увидел Люсьена в инвалидной коляске, он только промямлил «Прошу прощения» и пропустил нас дальше. А потом мы поехали в банк.
Наша машина отражается в больших, бронзово-коричневых окнах банка. В отражении я вижу нас с Люсьеном на переднем сиденье. Сначала па попытался снять деньги с карты в банкомате на улице. Но ничего не выходит, и ему приходится зайти внутрь.
Люсьен барабанит по бардачку коленками. От каждого движения дождевик, который на него надел па, издает скрипучий пластиковый звук.
К нам медленно подходит какой-то мужчина в домашних тапочках, слишком широкой рубашке и штанах на подтяжках. На одной руке у него висит пакет с булочками, а другой он тащит за собой маленького белого терьера. Как только он видит Люсьена, то останавливается, но вздрагивает, оттого, что замечает рядом с ним меня.
— Ближе не подходите, а то он вас до смерти загрызет.
Он нервно дергает за поводок, будто это его собака виновата в том, что он на нас глазел.
Я сижу посередине на переднем сиденье, чтобы Люсьен во время езды не смог дотянуться до рычага коробки передач. И чтобы руль не толкал и мы бы не влетели в барьерное ограждение.
Наконец снова распахивается дверь банка.
— По нулям.
Па злится и залезает в машину.
— Как это?
— Та баба говорит, что денег не поступало. А их сегодня уже должны были зачислить.
Как только заводится мотор, Люсьен снова начинает беспокойно барабанить коленками по бардачку.
— Брай?
— Что?
— Вот только этого мне сейчас не хватает.
— А я-то что могу сделать?
— Мне почем знать, это же твой брат.
Я пытаюсь удержать его коленки руками, но кажется, что он от этого только больше распаляется.
— Смотри-ка, что у меня тут есть.
Я достаю из кармана машинку. Сработало. Особенно когда я проезжаю игрушкой по его плечу и сворачиваю за ухо.
— У нас же есть еще деньги?
— Мы только что все потратили на еду.
— Но ты же работаешь?
Когда от молчания начинает искрить в воздухе, я вдруг быстро говорю:
— Я могу тебе деньги за энергетик вернуть.
— Ага, это нас, конечно, спасет.
— И что нам теперь делать?
— Подождем до понедельника, — вздыхает па. — Протянем.
Он заводит машину и смотрит сквозь руль на индикатор уровня бензина.
— Хорошо, что в понедельник работает Бенуа.
— Ну скажи, что такое?
— Ничего, — ухмыляется па. — Я что, сыну не могу улыбнуться?
Я чувствую, как он старается завладеть моим вниманием, но, как только я на него смотрю, он быстро отворачивается к телевизору. А тот ведь даже не работает. Люсьен сидит на своей уличной кровати в желтом дождевике и жует кончик веревочки от капюшона.
— Ну-ну, — роняет па.
— Что?
— Что же случилось?
— Понятия не имею!
— Я тоже.
Но, к счастью, в его глазах снова появился этот огонек, значит, он чем-то доволен. Такой же блеск я заметил в его глазах на парковке супермаркета, когда мы ехали в банк.
Я иду на улицу, чтобы отдать Люсьену кружку.
— Вот черт!
В руках у него ручка, при помощи которой опускается окно в машине.
— Ты как это достал?
— Пощупай, что там у него в карманах дождевика! — кричит мне па.
— Зачем?
— Давай же!
Па настоял, чтобы мы натянули на Люсьена этот балахон прежде, чем зайдем в магазин. А то вдруг он простудится под кондиционерами и рядом с холодильниками.
— Ну что? — снова кричит па.
