лекарства. А я просился остаться с ней.
Люсьен выворачивает голову до предела, чтобы взглянуть на ласточкино гнездо, из которого раздается громкий писк.
— Но это не удивительно, ты же был маленьким. Ты, в общем-то, и сейчас еще ребенок.
Я одергиваю футболку Люсьена, подношу ему кружку с водой, оставшейся еще со вчера.
— Но мы с па все равно поехали. А в машине я продолжал ныть, что не хочу.
— И что тогда?
— Ничего.
— И поэтому твоя мама больше не хочет с тобой общаться?
Я пожал плечами.
— Родители иногда делают необъяснимые вещи. — Он провел рукой по моим плечам, задержав ее на одном ненадолго. — Тут уж ничего не поделаешь.
— А вам откуда знать? У вас же даже детей нет, — выдав это, я и сам испугался. Но его мои слова не задели.
— Детей нет, но я знаю, каково это — иметь родителей.
Когда мы в то воскресенье вернулись от Люсьена, я подарил ма рисунок. Это был сиреневый динозавр на обороте бумажной подставки под тарелку. Вокруг динозавра все было зачиркано, потому что почти все фломастеры высохли.
— Ты это вместе с Люсьеном нарисовал? — Она гладила мои каракули. — Это мне?
Она спросила, как все прошло. Папа рассказал, что Люсьен сказал «мама». Мама. Мама. Ее лицо исказилось, будто она пыталась удержать внутри что-то очень грустное.
— Правда? — она прижалась к папе. — Он правда это сказал? — спросила она уже меня.
Еще па сказал, что мы посидели с Люсьеном в рекреационном зале, там же мы и сделали этот рисунок, а Люсьен сказал «мама». Так что я подтвердил:
— Да, он правда так сказал.
Она притянула меня в их объятия и чмокнула в лоб. Я стер ладошкой след от поцелуя, потому что я его не заслужил. Мне было стыдно, и я боялся, что ма заметит, что динозавр нарисован на подставке из ресторана «Ше Пьер».
— На следующей неделе мама поедет с вами, обещаю. Мама снова будет сильной.
В субботний вечер она нервничала, собирала какие-то ненужные вещи для Люсьена, долго принимала душ, будто не могла помыться на следующее утро, и курила, пока не начинал тлеть фильтр.
В воскресенье к середине дня ма еще не встала с кровати. Она позвала меня. Сонным голосом она спросила:
— Можешь, пожалуйста, съездить к брату? Вместе с папой? Сделаешь это для мамы?
В этот раз мы сидели за другим столиком. Все, кто входил туда, здоровались с нами или поднимали руку в знак приветствия. Какие-то новые люди спрашивали: «Это твой сын, Морис?» Я не знал, что с па знакомо так много людей. По телевизору под потолком крутили заляпанную грязью велогонку.
Па отправил меня разменять пять евро. Потом он переместился на барный стул перед «одноруким Джеком», взяв пиво с собой. Меня он усадил на колени. Я откинулся на него, и это было похоже на то, как если бы он меня обнимал. Его ядрено-желтая куртка хрустела и пахла как новая. Он тогда работал регулировщиком, потому что все перекрестки переделали в круговые. Ему было положено иметь и форменные брюки, но в выходные он носил только эту флуоресцентную куртку. Я им гордился, ведь он был почти что полицейским.
— Тебе тут нравится? — спросил он.
Я кивнул и добавил:
— Но Люсьен сейчас там совсем один.
— Думаешь, он заметит, если мы пропустим недельку-другую?
— Не знаю.
— Поверь мне, он сегодня будет много спать. А тогда какой смысл весь день сидеть у его постели, так?
— А если он проснется?
— Вот, держи, — он дал мне монетку, чтобы я бросил ее в щель игрового автомата. Все лампочки тут же замигали.
— Хочешь кнопку понажимать? — спросил он и взял мою руку в свою. Вместе мы вдавили кнопку. И ничего не выиграли. Он спустил меня обратно на пол. Я надеялся, что Люсьена вывезли в рекреационный зал и припарковали у какого-нибудь стола, где сидели чьи-нибудь гости. А еще — что он не заметит, что это были не мы.
— А как это по отношению к ма? Мы же ей обещали.
— Ну так она сама-то тоже не поехала.
Я сходил за еще одним пивом и принес бумажную подставку и набор фломастеров для себя.
— Нарисуй-ка маме что-нибудь хорошее.
Дома мы рассказали, что Люсьен снова сказал «мама». А я добавил, что он заливался смехом, когда я его щекотал. Па мне подмигнул. Ма назвала нас «солнышки» и обещала на следующей неделе правда с нами съездить. Я не знал, как я должен был на это реагировать, и просто смотрел на нее. Она стояла у окна. Было похоже, что я смотрел на нее через перевернутый бинокль, и чем больше я старался ее разглядеть, тем меньше она становилась.
Пару недель спустя я вышел из школьного автобуса в конце улицы, дошел до дома и позвонил в домофон к нам в квартиру, но ма там наверху не взяла трубку. Я позвонил еще раз. К счастью, меня впустил кто-то из соседей, у кого был ключ. Я пошел по лестнице, потому что не хотел ждать лифт, пробежал по коридору. Веревочка, которая обычно свисала у нас из почтового ящика, исчезла. Я сердито постучал в дверь и крикнул, что пойду на улицу играть в футбол. Сквозь щелку для писем мне удалось разглядеть разные вещи, которые лежали в прихожей. Некоторые из них были сломаны. Когда я, встав на цыпочки, заглянул в кухонное окошко, выходящее на лестничную клетку, то увидел, что все шкафчики были открыты. На каждой полке осталось свободное пространство.
Только потом мы узнали, что позвонила мама Лиззи, озабоченная тем, все ли у нас в порядке. Ведь Люсьена уже очень давно никто не навещал.
Отвернув душ к стене и открыв воду на полную, я жду, пока она нагреется. Па все еще не вернулся, но все время, пока его нет, работает электричество и бойлер. Одной рукой я поддерживаю Люсьена, сидящего в душевой кабинке на белом садовом стуле. Сам я стою в одних трусах.
— Не бойся, — предупреждаю я и быстро окатываю ему водой голову. Люсьен хватает ртом воздух и, пытаясь увернуться от струи, дует во все стороны. Я чешу ему голову, ощущая под ногтями песок и пытаясь не задеть ранки. Выдавливаю на волосы немного шампуня, но тут же его смываю.
Люсьен пытается протереть руками глаза. Вода струится по его спине. Он откидывает голову назад и немного успокаивается.
— Нравится?
Затем я направляю лейку душа ему на ноги,
