С середины лета в сад стал часто наезжать хозяин. Так бывало каждый год. Приедет, проберется в сад и долго-долго ходит, осторожно приближаясь к заранее намеченному зверю. Опытный хозяйский глаз внимательно разглядывает каждую морщинку на рогах: не пора ли снимать? Только день пропусти и перезреет рог.
Всякий раз, придя в маральник, Алексей с особенной лаской охаживает Семилетка. Он осторожно кружит около него, морщит обросшие черным волосом щеки и сладко-сладко чмокает.
— Тцу, тцу… Ну, не фыркай, дурак! Ну, подойди! Кусочка хочешь?
Он смотрит просительно в большие, умные глаза и тянет корку хлеба.
Но Семилеток помнит старое. Его не купишь за кусочек. Знает он, чем кончится ласка хозяйская. Ласкают, кормят зиму сеном и овсом, а нальются рога — приедут, обломают их. Уже четыре пары отдал он. Четыре раза обманули. Теперь он не забудет.
Алексей подходит совсем близко, и эта близость искушает его слегка потрогать налившийся кровью, покрытый пухом, рог. Но едва он приподнимает руку, как марал, закинув на спину ветвистые рога, сорвется с места, фыркнет, ринется, куда глаза глядят, и в два мгновенья вольной птицей вылетит на косогор.
Легко там Семилетку. Обернувшись, он долго смотрит вниз, туда, где Алексей стоит в черном кафтане. Радостью и волей поет сердце марала. Ушел! Куда тебе, коротконогий человек! Разве можешь ты носиться ветром по полям, взлетать орлом на скалы? Разве можешь ты стоять вот так, как я, здесь, на безумной высоте гранита? Нет, ты не можешь, человек.
Семилеток не торопится. Он осторожно чешет копытом нестерпимо зудящийся рог, при этом грациозно поворачивает голову и уже не смотрит на хозяина. А тот, безнадежно махнувши рукой, с трудом шагает по густой траве в другой конец маральника. Там старики подпустят его ближе.
Семилеток долго не спускается с откоса. Бродя вверху в сообществе двух маралух, он часто взглядывает вниз и раздраженно фыркает. Ему отлично видно все, что происходит в пади. Вот уже близко-близко подошел хозяин, вот совсем среди стада… Вожак вытянул шею и смотрит, Бежать надо, бежать! Ведь сильны еще старые ноги и только сделать два прыжка. Не больше двух прыжков… Нет, стоят и боязливо хлопают ушами.
Семилеток срывается с места. Не смотреть лучше, не видеть. Он быстро удаляется в вершину, а за ним идут и маралухи.
Только Саньку подпускает Семилеток так близко, что тот гладит его спину, трогает рога и, обнявши за шею, ходит с ним по саду, как товарищ. Любит он Саньку и верит ему. Не за то, что зимой веселый мальчуган всегда привозит ему в торбочке овса, и не за то, что каждое его движенье дышит лаской. Нет, Семилеток помнит, что ни разу он не видел Саньку среди тех, безумно ухающих всадников, которые безжалостно гоняют маралов перед срезкой рогов.
III
Подошла средина лета. Овес наливался. С каждым днем все ниже опускал он тяжелеющие кисти. Гордо смотрящие в небо, вечно стройные пихты были щедро унизаны смолисто-сочными тугими шишками. Их опьяняющий угар стоял над садом, над горами, надо всем необозримым краем диких скал и леса.
Вечерами, когда солнце пряталось за темные массивы гор, с зеленеющих просторов в сад тянуло ароматом молодого меда, а с попутным ветром несся запах трав, и все беспокойнее становились звери. Их пьянил угар родных лесов. Созревшие тяжелые рога клонили голову к земле, но сердце пело о свободе. Вон отсюда! На простор! Туда, где осыпается по скатам камень, где молчаливый темный лес надежно укрывает от охотника! Туда! На неприступные отвесы скал, откуда видно ряд заоблачных вершин, долины, реки и деревни!.. Но крепка была изгородь, и звери сильно волновались.
То один, то другой из быков по нескольку раз в день тревожным криком звал стадо в поле. Все ходят мирно по лужайке, щиплют сочную траву и вдруг — этот крик, такой властный, зажигающий. Сорвутся все — и старики, и молодые — и ударят вслед за вожаком. Но куда ни поверни, везде забор, везде стена. Добегут, едва не врежутся рогами в жерди и остановятся, как вкопанные. Долго стоят так, в раздумье, а потом пойдут гуськом вдоль изгороди в поиски ее конца. Но нет конца ей. Сплошь идет она звено к звену неправильным огромным кругом. Целыми часами ходит стадо вдоль стены, пока не утомится. От таких прогулок рядом с крепкими столбами бурой лентой протянулась сильно вытоптанная тропа.
С каждым знойным днем в саду росло болезненное беспокойство. И это было не напрасно.
Однажды под вечер, когда уже потухли блики солнечных лучей на склонах снежных гор, а снизу, с речки, потянуло свежестью росы, к маральнику подъехали верховые. Тихо, без обычного шума, расположились они неподалеку за одной из стен. Лошадей нарочно запустили в сад, чтобы стадо присмотрелось к ним и не боялось.
Лишь стемнело, за стеной тревожно затрещал большой костер, а вокруг него задвигались черные тени с огненно-светлыми лицами. Маралы отошли в другой конец.
Не к добру появились тут люди. Как и в прошлом году, как и каждое лето, приезжали люди с вечера, а ранним утром сад гудел от гиканья скачки.
Звери зорко следили за огнем и чутко вслушивались в тишину. Когда там все затихло, молодые задремали. Но быки всю ночь тревожно прядали ушами, тянули в себя воздух и боязливо озирались в стороны.
Санькин Семилеток все фыркал и страшно, по-лошадиному, скалил свои крепкие белые зубы. Он отошел немного в сторону, туда, на свой любимый холмик, где на далекое пространство нет ни кустика. И на этом холмике он простоял всю ночь.
Тишина. Спят горы. Кажется, что под холодным блеском звезд все замерло, и только речка звенит неумолчно, бьет и плещет день и ночь по плитняку и валунам. Но чуткое маралье ухо ловит звуки, слышит их со всех сторон. Вот хрустнуло в чаще — и сейчас же долетел оттуда заглушенный писк: то мелкий хищный зверь настиг свою добычу; вот издалека, с гор, доносит ветром злобный клекот кем-то потревоженных орлов, и то в одном ущелье, то в другом с сухим трескучим шумом падают с откосов камни…
Семилеток все стоял и слушал. С каждым шорохом он вздрагивал. Его манили эти звуки с воли, звали в черный лес, к снегам. Он вспомнил прошлый год. Тогда он вырвался, ушел. Как это случилось?.. Погнались за ним, чтобы прижать в углу и спутать, а он дерзким прыжком метнулся через изгородь и ускакал. Помнит, как до устали носился по полям. А через день его нашли и много-много всадников живым кольцом замкнули в сопках. Все ближе и ближе подвигались люди, а когда оцепили дугой, то погнали его в сад. Но Семилеток молнией сверкал по склонам сопок, ловко уклоняясь в самые опасные моменты, и ушел. Ушел совсем далеко, к снеговым вершинам. Люди на измученных, вспотевших лошадях кричали что-то долго и пронзительно, но, потерявши след, уехали. Много раз еще ловили Семилетка — и каждый раз он уходил: выносили молодые ноги.
Так половину лета прогулял Семилеток в горах. Рога его окрепли и засохли. Он уже не боялся обломать их в чаще. Остро отточенные звонкие ветви рогов внушали смелость и отвагу. Семилеток рыскал по полям, ища себе противника. Гулом звонкой меди отдавался его голос в диком камне. Но не было ответа Семилетку. Встанет он на выступе скалы, откинет голову и злобно крикнет в горы. Лес молчит. Ни звука. Только эхо перекинется из камня в камень и замрет. Марал бросается в волнении с горы в долину, а оттуда снова в гору и опять кричит. Один, один. Маралов человек переловил и запер по садам… Тоской и злобой вспыхивало сердце Семилетка…
Но однажды на могучий крик ему послышался ответный крик. Далекий, смутный, чуть-чуть уловимый. Семилеток ринулся на голос. Во всю прыть окрепших в поле ног скакал он через камни, речки и ключи. На мгновенье остановится, взревет и слушает. Ответный рев все ближе. Снова скачет Семилеток…
И, опьяненный безумно стремительным бегом, он наскочил на изгородь… Неожиданно и странно выросла она перед его глазами. Огляделся и узнал. Знакомый сад. Родное стадо ходит за стеной.
И снова рев. Старик-вожак, взбивая землю, бросился на Семилетка. Задрожали жерди от ударов, зашатались толстые столбы. Быки отпрянули. Удар был слишком крепок.
Но снова и снова бросались разъяренные звери, забывая о стене.
Наконец, Семилеток не выдержал.
Стремительно метнулся он по косогору, и в том месте, где стена спускалась по откосу, перепрыгнул в сад.
Что было после, он помнит смутно. Помнит только, что, по очереди, на смерть схватывался с самыми отважными быками. Но разве могли они, безрогие, равняться с ним. Он резал их рогами с первых же ударов и в беспредельной ярости не знал пощады…
Маралухи покорно признали его вожаком.
Три быка остались мертвыми с пропоротыми в нескольких местах боками, а остальные долго заживляли раны.
Люди толпами съезжались в сад, шумели, ловили больных и лечили. Было столько хлопот! А молодой марал хозяйничал, не подпуская к стаду никого…
