Бурое облако чмокало и стонало на нём, а старик повизгивал и дёргал тощими ногами в тщательно проглаженных брючках.
Демидин с трудом поднялся и начал пробираться к выходу. С напугавшим его самого безразличием он ощутил, что с ним произошло нечто, сделавшее его тупее и безвольнее, чем он только что был. Страх отрезвил его, и ясность мышления постепенно к нему вернулась.
«Сколько я смогу так продержаться, – с горечью подумал он, – пока не превращусь неизвестно во что…»
У выхода из столовой его ожидала Наина Генриховна.
– Мы возвращаемся, Константин Сергеевич, – сказала она.
– А как же… моё занятие? – сказал Демидин.
В голове у него всё ещё шумело, и он с трудом подбирал слова.
Наина Генриховна неодобрительно покачала головой.
– Они вас совсем заездили. В гарнизон скоро прибудут иностранцы, и ваше присутствие будет необходимо, а до того вам придётся пройти одну процедуру.
– Какую процедуру? – спросил Демидин, но Наина Генриховна сжала губы и ничего не ответила.
В лифтовой камере они снова увидели гнома.
– Опять припёрлась?! – нагло заорал он.
Наина Генриховна нажала на кнопку.
Гном взвыл от боли, и лифт начал движение.
– Для чего он вас раздражает, Наина Генриховна? – спросил Демидин.
– Он не может себя контролировать, – объяснила Наина Генриховна. – Его постоянно трясёт от злости, потому он всегда готов к использованию. Думаю, что подсознательно ему хочется перестать существовать. Кстати, он уже выдыхается и придётся искать ему замену…
Поцелуйное болото, находившееся на окраине гарнизона, напоминало большую, наполненную коричневой жижей лужу, в центре которой человек мог стоять примерно по пояс. Болото являлось предметом одновременно и вожделения, и ужаса обитателей гарнизона.
В нём обитали лярвы – мелкие выродившиеся демоны, похожие на полупрозрачных водянисто-серых личинок. Нормальное состояние лярвы – мучительное чувство, возникающее от воспалённой гордыни и одновременного осознания собственного ничтожества. Разнообразные виды лярв пытаются избавиться от этого чувства, высасывая соответствующие им виды душевных сил у других существ.
Лярвы, живущие в поцелуйном болоте, специализируются на некоторых излучениях удовольствия. Они окружают попавшего в такое болото и резонируют с подсознательным чувством радости существования, живущим в каждом существе, невероятно усиливая эту радость. Человек при этом испытывает такое наслаждение, что его душа получает доступ к глубинным, обычно скрытым источникам энергии. Тогда впадают в экстаз и лярвы. С точки зрения этих тварей, человек превращается в сверкающее щедрое солнце, в лучах которого они пытаются спастись и которому они мучительно завидуют. Человек, облепленный лярвами, чувствует себя царём, которому льстят бесчисленные придворные. Его самосознание разбухает, и он начинает выбрасывать из себя энергию в огромных количествах. Большую часть выделенной энергии пожирают присосавшиеся к нему лярвы, а её остатки поступают по специально проложенным кабелям к хозяйственным помещениям гарнизона.
Долгое или слишком частое пребывание в болоте опасно: люди худеют, бледнеют, тупеют, теряют сон и аппетит, становятся никуда не годными и в конечном счёте либо уничтожаются, либо отправляются на котлованы.
Страх придаёт разговорам о лярвах отпечаток запретного удовольствия и риска, именно поэтому, как это верно заметил Демидин, такие слова, как «лярва», «жубец» и другие, близкие по теме, выполняют роль местного мата.
«Жубец» – пик удовольствия, финальная точка нахождения в болоте. Процесс погружения, от начала и до самого конца, называется «хлобысь». Урский мат гибок, и слова могут менять значение в зависимости от контекста и структуры выражения. Так, например, «сыграть в лярву» означает «подло обмануть», а «залярвился в хлобысь» означает «совсем заработался».
Демидин, как младший офицер, имел право на десятиминутный хлобысь до колен дважды в месяц. Он как-то видел этот процесс со стороны и не горел желанием пробовать его на себе. Однако Наина Генриховна сказала ему, что погружение в поцелуйное болото необходимо для того, чтобы почувствовать себя своим в коллективе. На первый раз она разрешила ему хлобысь чуть выше щиколоток и пожелала присутствовать при этом лично.
В пятницу, без пяти минут десять часов утра, Константин Сергеевич Демидин брёл к поцелуйному болоту в сопровождении Скуратова.
О том, что ему предстоит, Демидин думал с отвращением, которое он считал необходимым преодолеть. В конце концов, отнеслись к нему неплохо, возвращение на Землю невозможно, а жить как-то всё равно надо. Вот и шёл он теперь, куда сказано, и его недовольство внешне выражалось только в том, что он шёл медленно.
Светило неяркое солнце, и небо было покрыто плёнкой. Было на удивление душно. Далеко над горизонтом парили какие-то твари – вероятно, демоны. В который раз Демидину вспомнилась чистота и глубина московского неба, и он, прячась от подступившей к горлу тоски, постарался отвлечься на что-то более реальное.
Реальным был плац, по которому маршировало отделение солдат, за которыми шёл сержант с кирпичным по форме, цвету и выражению лицом. Когда строй прошёл мимо, сержант рыкнул, отделение развернулось и направилось в сторону прачечной, мимо дощатого забора, из-за которого доносился дикий визг.
За забором находится свинарник. Там толкалось десятка три гарнизонных свиней, несчастных тварей, находящихся в состоянии постоянной паники. Их вселенная состояла из двух частей: удушливого от невообразимой грязи сарая и примыкающего к сараю двора, тоже страшно грязного, но с доступом воздуха. Властелином обеих частей вселенной был ушастый солдатик в огромных, всегда облепленных навозом сапогах. Сапоги внушали свиньям леденящий ужас – ими солдатик пинал свиней, умело целясь в самые больные места. В казарменной иерархии он был ничтожеством, но, поскольку большую часть своего времени проводил в свинарнике, он был вполне доволен жизнью.
Альберт Викторович Скуратов семенил позади Демидина, прижимая мешочек с купальными принадлежностями – полотенцем и скребком для отколупывания увлёкшихся лярв. Альберт Викторович был более чем подобострастен. Он был так тонок, что и не подумал бы унизить своего начальника грубой лестью, и его участие и помощь оставались всегда тактичными и нечрезмерными. Если бы Альберта Викторовича проверили на детекторе лжи, до самой ли глубины души он любит Демидина, он бы с честью прошёл это испытание. Сейчас он чувствовал, что Демидин расстроен предстоящей процедурой, раздражён на гарнизонную жизнь и на самого Альберта Викторовича, и искренне прощал ему даже это.
Лёгкий ветерок обдувал Демидину то лоб, то лицо, то шею. Со стороны кухни пахло подгоревшей едой. Блеснула поверхность поцелуйного болота – большая шоколадная блямба посреди каменистой земли.
Неподалёку устроили целый пикник. На дачных стульчиках под пляжным зонтом расположились старшие офицеры во главе с Наиной Генриховной и Литвиновым. Наина Генриховна сидела, обмахиваясь легкомысленным веером. На столике перед ней
