– в ней.
– Да… только и осталась, что память. Можно на стенку повесить, пусть висит, пока не пожелтеет.
Нужно было уходить от реки, но что-то удерживало, словно на кладбище, после похорон, – уже зарыли и цветы на могиле, но все продолжают стоять, не расходятся.
Вера не выдержала первой.
– Пойдём, Вадим.
– Да. Сейчас.
Не чувствовал ничего, кроме усталости и безразличия. Лечь бы и лежать. Закрыть глаза, не думать, не вспоминать.
Веру волновал схрон. Сейчас это было главным. Если он разграблен, им тяжело придётся. Совсем тяжело.
– Иди в лагерь, – попросила она Вадима, – я догоню, ладно?
Схрон был цел. Деревянный ящик, закреплённый среди ветвей ивы, стоящей на берегу. Схрон – не от людей, от мелких грызунов. Холщовые мешочки с мукой и гречкой, пачка сахара и спички. Два коробка, тщательно завёрнутые в целлофан, перехваченные синей изолентой. Продуктов, конечно, мало… но главное – спички!
Забрала всё, что было, понесла в лагерь, прижимая к груди.
– Смотри! – вывалила перед ним.
– Здорово! Теперь заживём. Сахар! – притянул к себе, поцеловал. – Только… Давай мы здесь ночевать не останемся? Не могу я здесь… Тяжело. Давит всё.
– Конечно, не останемся. Соберём нужное и уйдём. Ты как, Вадим? Совсем плохо?
Внимательно смотрела на него – бледный, глаза тусклые, неживые, круги… кадык выпирает. Худой, потерянный. Жалко его стало, но что поделаешь?
Почти не разговаривали. Вадим копался на пожарище, выуживая останки того, что не сгорело. Складывал рядом в кучу, и всё боялся наткнуться на обгорелые кости – вдруг старика оставили в чуме? А что? Поленились тащить – вот и сожгли.
Вера шарила по кустам вокруг лагеря – словно грибы искала – собирала обгоревшие тряпки и шкуры.
Потом они вместе отсортировали найденное барахло. Набралось довольно много. Пришлось сортировать снова. Все перемазались в саже. Понесли к реке отмывать.
Вера была довольна – хоть что-то у них появилось.
Рваный холщовый мешок – дыру можно перевязать верёвкой. Котелок. Был ещё чайник, но его решили не брать – чая всё равно нет, зачем он тогда нужен? Две ложки. Нож без ручки, но верёвкой перемотать можно – вот и пользуйся. Топор! Правда, без топорища, и Вера не была уверена, что Вадим сможет что-то с ним сделать, хотя, на словах, тот хорохорился, обещал что-нибудь придумать. Лопата. Вадим не понимал, зачем её брать, но Вера настояла. Ещё в траве обнаружилась россыпь разных таблеток, некоторые даже в упаковках; видно, вывалились из аптечки – она собрала и завернула в тряпицу. Несколько целых оленьих шкур, разное тряпьё и даже одно одеяло, чуть обгоревшее с краю. Но, главное, она нашла верёвки! Много! Эти… они просто посбивали колья, на которых сушились рыба и мясо, висели сети. Сети, мясо и рыбу – забрали. Но верёвки не забрали, бросили, лень было возиться. Это давало надежду. Теперь можно было поговорить с Вадимом, обсудить, как они будут переправляться через реку.
Вернулись к себе уже под вечер.
Жгли костёр, не опасаясь, что заметят. Огонь можно разглядеть только с другого берега.
День был длинным. Лагерь, поиск оставшихся вещей. Потом они вернулись к себе, под камень, потом Вадим носил дрова – всё казалось, что мало. Вера спустилась к реке за водой. Наконец костёр, а уже стало темнеть.
Вадим с интересом наблюдал, как Вера размешивала муку в воде – белая мутная жижа металась по чёрным стенкам котелка, когда Вера перемешивала палкой.
– На! – сунула ему в руки две таблетки. – Разотри.
– Что это? Зачем?
– Сода.
– Лопату дай, – попросила, когда растёртые таблетки растворились в мучной болтушке.
Палкой сдвинула в сторону горящие сучья. Сгребла угли в кучу. На угли – лопату.
Вадим смотрел на неё и удивлялся, как у неё ловко получается. Всё умеет. От костра шло тепло, разморило. Просто смотрел и ни о чём уже не спрашивал. Она знает, что делает, ему остаётся только ждать…
Откуда-то у неё в руках горсть красных ягод. Давит их – сок капает на лопату, шипит. Льёт из котелка понемногу. Белый плевочек растекается по раскалённому железу. Похоже на оладушек. И сразу щепкой поддевает, не даёт намертво пригореть. Переворачивает – это уже никакой не оладушек, это серо-чёрный комок сырого теста – и снова поддевает щепкой, не давая пригореть окончательно. Готово! Сгребла комок в крышку от чайника, которую они всё-таки забрали с собой, – это теперь у них миска. Дует. Губы в трубочку вытянула, щёки круглые – смешная, серьёзная.
– На! – протягивает. – Пробуй.
Тесто. Полусырое, несолёное, но горячее. Забытый уже вкус. Ещё!
– Как?
– Вкусно! Очень! Вера, давай много напечём?
– Конечно. У нас много, – показывает на болтушку в котелке. – Соли только нет…
Сидели рядом, смотрели на пламя. Костёр горел весело, изредка постреливал угольками. Высвечивал нависающий бугристый каменный свод над головой. И жар от костра, да такой, что хочется отодвинуться, но терпишь – намёрзся так, что боишься потерять это тепло, что обволакивает, заставляет не думать, а просто смотреть на огонь.
Рука Вадима на коленке у Веры. Чуть поглаживает, чувствует нежность кожи с внутренней стороны, и хочется вести руку дальше, вдоль по ноге, и… дотронувшись, провалиться в бездумное отчаянное желание, легко стирающее время и пространство.
За спиной – освещённое отблеском костра их лежбище, построенное Верой – шкуры, тряпьё, одеяло. Только откинуться, потянуть её за собой, укрыться под этим одеялом. Целовать и раздевать её. Прижать голую к себе. Обнять и замереть, затаиться. Не надо никуда спешить – тепло, уютно. И чувствовать на своём лице её дыхание, и знать, что это она ищет твои губы.
Он знал, что всё так и случится. Поэтому не спешил, не тянул её к себе. Сидели молча, смотрели на огонь. Оцепенение у обоих – от тепла, от того, что они есть друг у друга, и что они сейчас, стоит им только захотеть, снова станут одним целым.
Вадим никак не мог решить – пора уже ложиться или ещё потянуться, посидеть в сонном отупляющем мареве костра. Этот день почти закончился, впереди только хорошее – голое податливое тело Веры и долгожданный провальный сон в тепле. Не хотелось думать о том, что будет завтра. Вот и не думал.
– Завтра уходим. Нам на другую сторону надо… – Вера заговорила медленно, словно сквозь сон.
Вадим промолчал. Не хотелось сейчас разговаривать, что-то обсуждать. Всё – завтра. И так ясно – найдём, где поуже, переплывём. Сейчас, возле костра, холодная вода реки не казалась страшной. Как-нибудь…
– Плавать не умею, са́ма.
– Что?! – сонное оцепенение слетело враз. – Совсем? Как
