Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге

125. Петра Великого великодушие

Великодушие его превосходило границы. Известно, что на жизнь его многие были заговоры злодеев, ханжей и суеверов. Одной из таковых злодейских шаек начальник, Кикин, комнатный его служитель, взялся застрелить спящего, и с сим проклятым намерением вошел к нему в спальню, вынул заряженный пулею пистолет, приложился и спустил курок, но оный осекся, злодей пришел в страх и вышел вон: однако же через несколько времени опять то же сделал; но и вторично не имел успеха в сем адском предприятии. Изверг сей почел это чудом, и такое почувствовал угрызение совести и раскаяние, что решился разбудишь царя. Такая необыкновенная смелость привела Государя в изумление; он с поспешностью встал и спросил с торопливостью: Что случилось? Но Кикин стал на колени и начал говорить: «Бог послал меня сказать тебе, что промысл Его святой содержит тебя в отменном своем покровительстве, и что никакая сила вражья, ни внутренняя, ни внешняя, погубить тебя не может. Вот пистолет, которым два раза намеревался я застрелить тебя, и который два раза осекался; теперь Всемилостивейший Государь (продолжал он), жизнь моя находится в твоей власти: поступай со мной по своей воле». Монарх спокойно выслушав, и ничего не ответствуя, прошел несколько раз по комнате, и потом к стоящему на коленях обратясь, сказал: «Послов ни секут, ни рубят; Бог тебя простит».

Государь прибыв со всем своим двором к Олонецким водам, и прежде, нежели стал употреблять целительные воды, осмотрел все тамошние заведения. Оттуда писал он к графу Апраксину, хотевшему выехать, когда еще не совсем выздоровел. «Я слышал (пишет к нему великодушный монарх), что ты хочешь ехать на второй неделе в Москву; не езди, подлинно погубишь себя, понеже мокрота разжижится от лекарства, и когда на ветре будешь, тогда вдруг так застудишься, и конечно будет тебе горше первого, от чего самая смерть приключиться может; дай покой себе. Когда доктор увидит, что ты совершенно здоров, тогда поезжай».

Сей великий государь при учиненных великих преступлениях тотчас приходил в гнев; но сие более происходило от беспредельной его любви к Отечеству, нежели от горячего его сложения. Дерзающие поступать против пользы отечества, казались ему достойными строгого наказания, как изверги оного; но за таковых однако же почитал он только таких преступников, которые возмущают общее спокойствие, и которые происходят от злости сердца, каковые суть мятежники, убийцы, грабители, мздоимцы и проч. Но из самих даже таковых преступников ощущали строгость правосудия его одни только нераскаянные, а признавшиеся в том с сокрушением сердца получали от него прощение. Сего еще мало: он в самом великом своем гневе внимал гласу представлявших ему о его вспыльчивости. «Я знаю, говорил монарх, что я также погрешаю, и часто бываю вспыльчив и тороплив; но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся со мною будут мне напоминать о таковых часах, показывать мне мою погрешность и меня от оной удерживать».

Монарх удостаивал своим посещением не токмо знатных, но и самых низких и бедных людей, и не отказывал звавшим его на обед, хотя б для сего должно было ему входить в хижину простого мастерового, или матроса. Однажды Государь; осматривая работу у галерной гавани, сказал командиру оной господину порутчику Неплюеву: «Я зван на родины, поедем со мною. И приехав к работнику команды сего Неплюева, поцеловал родильницу, и пожаловав ей рубль, выкушал рюмку водки, и закусив пирогом с морковью, подал кусок оного поручику: «Заешь, брат, – сказал он ему: – это природная наша пища, а не итальянская».[140]

Некогда во время обеденного стола зашла речь о учреждении Академии, и один из присутствовавших за оным тайных его величества советников сказал, что весьма похвально и отечеству полезно введение в отечество наук, но что касается до Академии наук, то кажется ему несколько сомнительным, чтобы народ мог получить от оной знатную пользу; ибо она будет состоять изб единых токмо славнейших ученых мужей, которые обучением юношества или мало, или и совсем не будут заниматься. «Для чего не будут? – отвечал на то Петр Великий. – Я знаю какое имею намерение, и вам оное теперь же скажу. Они будут сочинять до всех наук касающиеся книги, кои повелю я переводить на наш язык; их станут они изъяснять молодым людям, кои для того избраны и им перепоручаемы будут, и кои после должны занимать учительские места в тех науках, в коих они под руководством Академиков упражнялись; другими же сочинениями, кои они о своих науках и открытиях на латинском языке писать и печатать станут, должны они приобрести честь в Европе и доказать, что и у нас упражняются в науках, и не столь грубо уже умствуют, как в прежние времена. Сверх того, правящие должности в коллегиях, канцеляриях и конторах и других присутственных местах, во всех случаях, до наук касающихся, должны будут прибегать к Академии и требовать у нее совета».

Великие намерения монарха о поправления государства, были часто останавливаемы жестокими войнами, которые причинял Карл XII, король шведский. Царь после сражения 1708 года предлагал условия о мире, которые чрез польского дворянина и посланы были в шведскую армию; но Карл привыкший налагать мир своим неприятелям только в столичном городе, отвечал, что «он будет договариваться о мире в Москве». Когда Государю донесли такой гордой ответ, то сказал Петр Великий: «Мой брат Карл всегда воображает себя быть Александром; но я ласкаюсь, что он не найдет во мне Дария».

Января 16 числа 1725 года, водяная болезнь начала жестоко мучить государя. Трудность выпускать воду, часто накапливавшуюся, причиняла столь несносную резь, что сей великодушнейший и при всех других случаях терпеливейший герой принужден был стонать, произнеся между тем к предстоящим и в слезах утопающим вельможам своим сии слова: «Из меня познайте, какое бедное животное есть человек».

Монарх многократно посещал генерал-поручика Матюшкина во время болезни в Санкт-Петербурге, отечески пекся о его выздоровлении и часто просиживая у него не малое время, находил удовольствие разговаривать с ним и с Г. Соймоновым о персидских делах. В одно из сих посещений прибыл курьер из Баку, Капилиан Нетесов С реляциею от князя Борятинскаго, что он по Ордеру отправил к реке Куре полковника Зембулатова, который сии места со всею Сальянскою провинциею взял во владение его величества. Государь, прочтя сию реляцию, спросил Г. Нетесова: «Во многом ли числе послана команда в Сальян?» – и и услышав, что с одним батальоном, – «Очень мило, – сказал Государь; – потому что известно, что Сальянская княгиня Канума – великая плутовка, и опасно, чтоб не произошло чего худого»; да и приказал тогда же Г. Матюшкину послать к Борятинскому Ордер, дабы он туда людей прибавил, и чтоб от той княгини имели всякую предосторожность.

Следствие показало, сколь проникал монарх в связь дел, и сколь хорошо разумел он людей; ибо сия княгиня, подружившись с полковником 3ембулатовым, столько вкралась в его доверие, что позвала его со всеми офицерами к себе, употчивала их с великою ласкою, и вооруженные её люди напали на них и перерубили, когда они совсем того не ожидали».

Вся политика великого государя была основана на совершенной честности; обязательство и слово его соблюдаемо было свято, не только против сохраняющих взаимно обязательство союзников, но и против нарушающих оное, как то можно видеть много тому опытов в отношении к королям польскому и датскому. Голштинский администратор предлагал монарху выгодный союз Герцога Голштинского противу короля датского, бесчисленные оскорбления и неверности оказавшего; но Пётр Великий. отвечал так: «Чтоб за своего союзника не вступаться, того не возможно; ибо хотя б того интерес и требовал, но данное обязательство надлежит хранить; ибо кто кредит потеряет, тот все потеряет. Легче можем видеть, что мы от союзников оставлены будем, нежели мы их оставим; поелику сдержание слова есть всего драгоценнее».

Ни интерес ни даже самые величайшие несчастья не способны были довести государя до нарушения его слова. Какое бедствие может быть больше того, которое постигло его под Прутом, когда он окружен был 270 тысячами торжествующих турок и татар, не имея своих воинов более 22 000; когда сия малая армия была утомлена беспрестанными сражениями и лишена хлеба, и когда с сими изнемогавшими настала необходимая нужда или победишь, или умереть? Но попытали прежде предложишь визирю о мире, и почли за особое счастие, что он выказал себя склонным к оному, Великий монарх из двух зол избрал меньшее; он согласился лишишься всего завоеванного у турок. Но как увидел в предложенных о мире кондициях, что требуют от него нарушения данного им слова молдавскому господарю Кантемиру, выдачею оного Туркам; то – кто сему не удивится? – отверг с презрением таковое требование, говоря: «Я не могу нарушить данное моего слова и выдать князя, отдавшегося в мое покровительство; лучше соглашусь отдать туркам землю, простирающуюся до Курска. Уступив ее, останется мне надежда, паки оную возвращать, но нарушение слова не возвратно. Мы не имеем ничего собственного, кроме чести; лишиться оной – перестать быть Государем и не царствовать». Сколь ни были турки горды при счастии, но поражены были такою твердостью и принуждены били оставить сие требование.