Источники сих Анекдотов о Петре Великом показаны под каждым из них; и благоразумные читатели сами могут сделать из того заключение, заслуживают ли они историческую вероятность? И так, не приводя иных тому каких-либо доказательств, изъясню только аллегорическое изображение прилаженного здесь эстампа. Оный срисован в точности с собственной Петра Великого печати, каковая видна на многих своеручных его к частным особам письмах: на ней представлен сам он стоящий на коленях с молотом и долотом, и обделывающий из мрамора статую державной России которая уже до колен обработана; вверху её изображается в сиянии Божество, споспешествовавшее ему в великой сей работе; по сторонам изображены флот и архитектура. Его же многотрудных рук дело; внизу, под щитом герба Российского, лежат орудия воинские, прославившие Россию победами и проч. Мысль, достойная Зиждителя России.
Печать сия в окружности своей не более двадцатипятикопеешника; а здесь она, для большей ясности, увеличена.
1. Отвращение от воды в детстве бесстрашного нашего героя
Все летописи наши согласны в том, что в герое нашем с самого нежного детства примечена была особенная склонность к воинским упражнениям; но склонность сия ограничивалась однако же сухопутными только экзерцициями, а не простиралась на водяные, хотя и слушал он охотно от учителей своих описания морских сражений.
Причину сего открывает нам рукопись Г. Крекшина, которую называют дневником, т, е. что он в детстве своем будучи крайне испуган водою, имел к ней отвращение.[141]
Царица Наталия Кирилловна, мать героя нашего, в вешнее время посещала монастыри, и при переезде через один ручеек, от наводнения сделавшийся нарочитою рекою, имея пятилетего своего сына на руках спящего, и сама несколько воздремавшая, шумом сильно стремившегося ручья сего, и криком людей пробудилась и увидя воду в карете, и оную несколько наклонившуюся и опрокинуться готовою (по крайней мере страх представил ей сие), сильно закричала. Царевич, от сего крика пробудившийся, увидя бледность испуганной матери, воду в карете и шумное стремление воды, столько поражен был страхом, что тогда же получил лихорадку.
Толь сильное впечатление в сердце младого Государя произвело такое отвращение от воды, что он не мог взирать на реку, на озеро и даже на пруд равнодушно; и хотя он всячески старался скрывать сей страх свой, однако же приметен оный был потому, что никогда не видали его ни плавающего по водам, ни переезжающего в брод через реку, как бы она ни мала была, ниже чтоб когда-либо искупался он в pеке или в пруду, что продолжалось даже до четырнадцатилетнего его возраста. В это время освободился он от страха сего следующим образом:
Князь Борис Алексеевич Голицын, занимавший при нем место дядьки, предложил его величеству позабавиться псовою охотою; и хотя молодой государь не любил сей охоты, он из уважения к просьбе сего Князя, согласился на оное. Во время сей забавы князь, желая истребить в Государе страх от воды, с намерением завел его к берегам реки Истры. Монарх, увидя реку, остановил коня своего, Князь спросил тому причины; и Государь с видом огорченным сказал: «Куда ты завел меня?» «К реке, – ответствовал князь, ваше величество видите, сколь утомились лошади и запылились охотники; так нужно лошадям дать отдохнуть и прохладиться, а людам вымыться. Родитель твой заключил князь, часто сие делывал, и в сей речке сам купывался»; и не дожидаясь ответа поехал через нее, а между тем все охотники, по предварительно данному приказанию, раздевшись, в миг очутились в реке. Сначала на сие досадовал монарх, но увидя князя переехавшего и с другого берега приглашающего его к себе, постыдился показать себя страшащимся воды, и сделав, так сказать, некоторое насилие над собой, осмелился въехать в реку и переехать оную. Все бывшие при его величестве и за ним следовавшие, ведая страх его, обрадовались сему да и сам монарх ощутил уже в себе от сего переезда некое удовольствие.
Царь, брат его, узнав о сем, через некоторое время пригласил его с собою в село Измайлово, в котором было несколько прудов, способных к купанию. Он дал тайно приказ молодым своим царедворцам, что когда будет он с царем, братом своим прогуливаться у прудов, чтобы они, разрезвяся толкали друг друга в воду. Всё сие было исполнено; и хотя молодой Государь крайнее на сие оказал негодование, но сии однако же молодые люди, по данному же приказу раздевшись, начали в воде купаться и резвиться. Резвость сия мало-помалу рассмешила молодого Государя, и он уже смотрел на то с таким равнодушием, что наконец согласился на предложение брата своего и сам с ним последовал их примеру; и с того времени совершенно миновало отвращение его от воды.
В сем-то селе монарх вскоре после сего нашел старый и брошенный ботик, который и возбудил в нем чрезвычайное желание к заведению морских сил; и посему-то назвал его дедушкою Российского Флота, как то сие всем уже известно.
И мы видели, что чем более чувствовал он сначала отвращения от воды, тем сильнейшее родилось в нем бесстрашие плаванию на самых уже морях, и даже в самые бурные времена; а сие доказывает, что не было в нем ни одной такой страсти, которой бы не мог он преодолеть в себе, как-то сие подтвердится ниже; а между тем один бесстрашия его на море пример представим в следующем анекдоте.
2. Неустрашимость государя в плавании на морях
В I Томе Деяний (стр. 259) описано постигнувшее Великого Государя крайнее бедствие в безопытном еще плавании его на Белом море, когда от жесточайшего шторма и самые опытные мореходы приведены были оным в ужас, лишивший их всякой решимости, кроме одного его и простого кормщика; и так как на сем морском судне находилось несколько иностранцев, взяшых им с собою из Архангельска, то один из сих о сем бедственном приключении изъясняется так: «Когда Царь в 1694 году от пристани Архангельской выехал в Океан, то страшная поднялась буря, так что все с ним бывшие пришли в чрезвычайный ужас, и стали молиться, приготовляясь к смерти; оди только молодой государь казался нечувствительным к ярости свирепого моря. Возложа на себя обещание, ежели благовременной подастся случай и не воспрепятствовуют государственные нужды, побывать в Риме и поклониться мощам Св. Апостола Петра, своего патрона, пошел он к кормщику и веселым видом ободрял к должности всех, унынием и отчаянием пораженных
Смотри о сем Acta eruditorum, anno 17o8, pag. 218.
Сие засвидетельствование важно, яко от иностранца, не могущего быть пристрастным.
Помянутый кормщик был тамошний Нюхонской крестьянин Антип Панов; он только один с Монархом в общем том страхе не потерял присутствия духа, и как сей крестьянин был знающий на тамошнем море кормщик, то, когда Государь придя к нему, стал ему в деле его указывать, куда должно направлять судно, то сей с грубостью отвечал: «поди, пожалуй, прочь, я больше твоего знаю, и ведаю, куда правлю». И так когда управил он в губу, называемую Унские рога, и между подводных каменьев, коими она была наполнена, счастливо проведя судно пристал к берегу монастыря, называемого Пертоминским: тогда Монарх, подойдя к сему Антипу, сказал: «Помнишь ли, брат, какими словами на судне ты отпотчивал меня?» Крестьянин сей в страхе пав к ногам монарха, признавался в грубости своей и просил помилования. Великий Государь поднял его сам и три раза поцеловав в голову, сказал: «Ты не виноват ни в чем, друг мой, и я обязан еще благодарностью тебе за твой ответ и за искусство твоё. И тогда же, переодевшись в другое платье, все бывшее на нем измоченное даже до рубашки, пожаловал ему знак памяти, и сверх того определил ему же годовую до смерти его пенсию.
3. Присутствие духа в самом жесточайшем распалении гнева никогда не оставляло Петра Великого
Из деяний его величества видели мы, что и по заключении в Девичий монастырь царевны Софии Алексеевны старалась она всегда заводишь тайно бунты на державного брата своего, отлучившего ее от правления государством, которые однако же всегда были разрушаемы бдительнейшим монархом. Но сколь должно быть сие чувствительно сердцу его то удобно понять каждому; он неоднократно выходил из терпения, и в гневе своем предпринимал пресечь нить дней не только мятежной, но и злобной сестры своей. Мы уже видели в IX Томе Деяний (стр. З19 и след.), что великий государь, будучи в таком раздражении, исчислив все её на жизнь свою покушения, определил было наконец совершенно избавиться от нее, как от главнейшего своего злодея; но к утушениио гнева его и к отмене такового определения стоило только Г. Лефорту напомнишь ему, что она ему сестра, и что туркам только свойственно орошать руки в крови родных своих и проч. И так вместо казни удовольствовался он самоличным только ей выговором, но слезами её столько еще смягчился, что соединил с её слезами и свои, и выходя от неё, произнес к тому же Лефорту сии слова: «Она имеет великий разум; но жаль, что столько зла».
