Наконец лежала бритва, но это уж точно была бритва и очень дорогая притом, никаких сомнений тут не могло быть. В простенке между окнами висели стек, тропический пробковый шлем и охотничий нож в футляре. На отдельном столике лежал пленочный фотографический аппарат, несколько пакетов с фотобумагой "Рембрандт" и призматический бинокль.
Письменный стол и гардероб стояли в другой комнате, дверь в которую была открыта; там на стене висели боксерские перчатки. Да, еще одна вещь была в комнате - на стуле, около кровати, лежал раскрытый атлас птиц и на нем карандаш - дядя, очевидно, листал его перед сном.
Он повел меня в угол, к тем большим четырехугольным и, очевидно, совершенно пустым ящикам, которые господин Бенцинг привез из города, и спросил:
- Что это такое, знаешь?
Я молчал, неуверенно переступая с ноги на ногу.
- Ну-ка, смотри, - сказал дядя и отдернул покрывало.
Это был целый механизм, довольно сложный даже, с поднимающимися и захлопывающимися дверцами, с настороженными пружинами и катушками наверху, на которые был намотан целый моток тонкой серой бечевы. Наконец, с особым помещением внутри, как бы птичьей камерой-одиночкой.
- Вот сюда, - сказал дядя, показывая на эту одиночку, - сажается птица, она ручная и поет, то есть подманивает своих подруг, поэтому и птица называется манная, а ловить так называется "ловить с манком". Понял теперь?
Я сказал, что понял.
- Вот так подманивают птиц, а не на дудочку, как ты говоришь. Правда, - продолжал он, подумав, - француз Густав Брейль в своем труде об истории разведения и ловли певчих птиц пишет, что так некогда ловили птиц в некоторых славянских странах, даже во Фландрии и южных департаментах Франции, но это было именно когда-то...
Он вдруг с неожиданной, почти обезьяньей ловкостью присел около своего замысловатого механизма.
- Вот, смотри! - сказал он оживленно.
Взвел какую-то пружину, поднял палочку, что была на верху клетки, потом взял и поставил клетку на середину комнаты.
- Бенцинг! - крикнул он, и господин Бенцинг, уже хорошо зная, что от него требуется, вышел из соседней комнаты и вручил дяде длинную тонкую палочку, вроде тех, с помощью которых на уроке географии можно путешествовать по всем морям и странам, от полюса до экватора.
Вооруженный этой палочкой, дядя тоже стал напоминать чем-то моего учителя географии.
- Вот сюда, - сказал он, методично показывая то одно, то другое, сыплют коноплю, канареечную смесь, муравьиное семя или соловьиный корм, смотря по тому, какую птицу желают поймать. Ну а мы вот, скажем, ловим твоих любимых щеглов. Значит, насыпаем репейное семя и отходим в сторону, дядя действительно немного отступил от клетки. - Манок наш сидит, заливается, и вот подлетает щегол. Сначала он, конечно, садится вот сюда, Курцер дотронулся палочкой до порога клетки, - потом сюда, - он показал на середину ее, - потом сюда и вот сюда... А ну-ка, бери в руки палочку и ткни ею кормушку... Да нет, нет! Не через дверку, а суй ее через решетку... И вот он начинает клевать. Смотри!
Я ткнул кормушку, и дверка клетки захлопнулась.
- Ага! - сказал с наслаждением дядя. - Это уж тебе не дудочка!
Мы опять насторожили клетку, и опять она захлопнулась при легком прикосновении к кормушке.
- Это тебе не дудочка! - торжествующе повторил дядя. - Ну, а кто ж тебе сказал про дудочку? Неужели этот самый... как его там? Ян? Ван? Ну, как его? Не помню...
- Курт, - ответил я и рассмеялся.
- Да, да, Курт, - рассмеялся и дядя. - Так что же, вот этот Курт и ловит щеглов на дудочку?
- Да не щеглов, - поправил я, - не щеглов, а черного дрозда.
Глаза у дяди округлились.
- Что? Черного дрозда? - дядя с каким-то даже почтением произнес это слово. - Смотри-ка, пожалуйста, что за Тиль Уленшпигель нашелся, черного дрозда на дудочку! Легкая вещь - поймать черного дрозда! Немногого же он захотел, черного дрозда! - Он, ухмыляясь, покачал головой. - Ну, так скажи ему, этому Курту: во-первых, сейчас дроздов еще не ловят, рано - это раз; здесь черных дроздов нет вообще, дрозд - птица лесная, а мы живем в саду, это два! На черного дрозда, как вообще и на всех дроздовых, нужна не дудочка и не та паршивая мышеловка, что я видел у него, а совсем особое птицеловное приспособление: или волосяная петля, или хотя бы вот это, - он солидно щелкнул по своему механизму, - а в-четвертых, вот я сегодня приду и посмотрю, что это за птицелов! Это что? Тот самый, с которым вы ловили щеглов?
- Тот самый! Только, дядечка, миленький, - запрыгал я и засмеялся, дрозды здесь живут, я сам видел!
- Стой, молчи! Дрозд здесь жить не может! Я уж не знаю, кого он тебе там показывал, скворца, наверное, но только не дрозда. Правда, Брем, а за ним кое-кто из французов пишут о перемене в образе жизни и гнездований, происшедшей с дроздовыми за последнее столетие. Дрозды будто бы перекочевали в небольшие, рощицы и даже сады. Но это в корне неверно, я проверил это и нашел, что Брем ошибается! Можно бы говорить еще о залетных особях, случайно появившихся в садах во время осенних перелетов, но никак не о том, что дрозд перекочевал в сады. Это неверно.
- Дядечка!..
- Стой, молчи! И не твоему Курту с его поганой свистулькой поймать такую благородную птицу, как дрозд! Это все равно, что вашей кошке на лету задушить фазана. Когда говоришь о дрозде, всегда помни, что сказал о нем древнеримский поэт Марцелл:
Был бы судьей я, из всех мне известных пернатых
Первую премию дрозд получил бы, конечно.
- Вот что значит дрозд! А с этим Куртом ты зря знаешься, совсем он тебе не компания. Впрочем, нужно думать, что все это на днях же устроится. Однако... что, он тебе нравится?
- Ой, дядюшка! - сказал я восторженно. - Он такой хороший! Он Марте платок вышил и столько историй знает! - Я подумал и добавил: - Он еще и стихи сам сочиняет.
- Стихи?! - нахмурился было дядя, но тут же и рассмеялся. - Ну-ну, и садовник! Щеглов ловит, платки вышивает, на дудочке свистит, стихи сочиняет, только цветы разводить не умеет - вон на всех клумбах крапива. Бенцинг, Бенцинг!
- Никчемный человек, сударь, вредный человек, сударь, - быстро ответили из соседней комнаты, - цыган! Я такого и одного дня держать не стал бы! Без-з-здель-ник!
- Вот, слышишь, что говорят про твоего Курта? - рассмеялся дядя. - Ну ладно, ладно, посмотрим, что за Курт. Ты его пришлешь ко мне. Хорошо?
- Хорошо, дядечка, - сказал я. - И мы все трое пойдем ловить дроздов. Ладно?
- Да что это ты сводишь меня со своим Куртом? - нахмурился было Курцер, но вдруг согласился: - Ладно, пойдем! Это действительно интересно: что это за...
Снова вошел Бенцинг.
- Там молодого господина ищут по всему дому, - сказал он, - господин профессор хочет его зачем-то видеть.
- Иди, иди, голубчик! - заторопился Курцер, - Мы еще с тобой поговорим и о дроздах, и о Курте, а сейчас иди скорее. Отец-то со вчерашнего дня не выходил из комнаты... Иди!
Я поднялся наверх.
Дверь кабинета была заперта, и на ней висела бумажка: "Занят, работаю". Я прислушался - было тихо, потом вдруг заскрипел стул и послышались тяжелые, мягкие шаги. Отец пошел по комнате, подошел к двери и остановился. Мы стояли друг перед другом, разделенные только двумя сантиметрами дерева.
- Папочка! - сказал я тихо.
За дверью молчали.
- Ганс? - спросил отец. - Иди, иди, мальчик, иди к маме. У меня что-то болит голова, я к обеду не выйду.
- Папочка! - повторил я робко.
- Иди, иди, мальчик, я работаю.
Он отошел от двери и снова зашагал по кабинету.
Это я помню так хорошо, потому что с этого дня и начался тот бурный разворот событий, о котором я буду рассказывать дальше.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Знаю дела твои, ты не холоден и не горяч.
О, если бы ты был холоден или горяч, но
поелику ты не холоден и не горяч, а только
тепел, я извергну тебя из уст моих.
Апокалипсис
Глава первая
У профессора разболелась голова.
Он ушел в свой кабинет и заперся на ключ.
Ланэ, печальный и потерянный, целый день бродил по дому, натыкался на мебель, рассеянно говорил: "Что за дьявол!" - и качал головой.
Наверх он, разумеется, подниматься не смел.
На другой день к вечеру - профессор все сидел в кабинете, и обед ему подавали туда же, - Ланэ неожиданно встретил Курта.
Курт стоял за углом веранды и обтесывал какой-то кол. Обтесывает, возьмет в руки, как копье, посмотрит и снова начнет тесать.
Ланэ вышел из-за угла и чуть не угодил ему под топор.
- Уф! - сказал он, отскакивая. - Это вы, Курт?
- Я, - ответил Курт, продолжая работу. - Ваше письмо я передал.
- Да, да, - подхватил Ланэ, радуясь предлогу начать разговор с Куртом. - Да, да, письмо. И прямо в руки? Как я и просил?
- А как же, - ответил Курт и, выпрямившись, поднял кол на уровень глаза, как подзорную трубу, - в самые что ни на есть собственные руки.
- Ну и что же?
Курт посмотрел, покачал головой, снова взял топор, положил кол на землю и, крякнув, как заправский мясник, отмахнул заостренный конец.
