Курт стоял за углом веранды и обтесывал какой-то кол. Обтесывает, возьмет в руки, как копье, посмотрит и снова начнет тесать.
Ланэ вышел из-за угла и чуть не угодил ему под топор.
- Уф! - сказал он, отскакивая. - Это вы, Курт?
- Я, - ответил Курт, продолжая работу. - Ваше письмо я передал.
- Да, да, - подхватил Ланэ, радуясь предлогу начать разговор с Куртом. - Да, да, письмо. И прямо в руки? Как я и просил?
- А как же, - ответил Курт и, выпрямившись, поднял кол на уровень глаза, как подзорную трубу, - в самые что ни на есть собственные руки.
- Ну и что же?
Курт посмотрел, покачал головой, снова взял топор, положил кол на землю и, крякнув, как заправский мясник, отмахнул заостренный конец.
- Ну и что же, Курт? - несмело повторил Ланэ.
- Ну и... отдал письмо, - рассеянно ответил Курт, думая о другом. Что за черт? Не то дерево такое, не то топор... да нет, что топор! Топор как топор. Неужели же я?.. - Он остановился в тяжелом раздумье.
- Нет, что сказал профессор? - продолжал робко спрашивать Ланэ.
- Ах, что сказал-то? Сказал: "Спасибо, Курт!"
- А мадам?
- И мадам сказала: "Спасибо, Курт!" Вот, - он повернулся вдруг к Ланэ и посмотрел ему прямо в лицо, - вот полюбуйтесь, третий кол порчу! И чему приписать, не знаю! Не то дерево такое, не то топор. Да нет, что топор! Топор как топор.
- Вот видите, - уныло поник головой Ланэ.
Курт взял палку и злобно, как дротик, метнул ее в другой конец газона, так, что она воткнулась в клумбу.
- Ну а тот? - спросил Ланэ, и слегка кивнул головой в сторону дома.
- Кто? Курцер, что ли? - громко догадался Курт. - Не знаю, я его совсем не вижу.
Помолчали.
- Третий кол! - покачал головой Курт и вздохнул.
- Я, Курт, на вас надеюсь! - вдруг заговорил Ланэ, смотря в землю и роя гравий носком ботинка. - Вы сами понимаете, что мне было бы крайне неудобно, если бы...
- Ну еще бы! - даже слегка фыркнул Курт. - Что я, совсем без головы, что ли? Мое дело какое? Мое дело - молчать. "Каждому шампиньону - помнить свою персону, каждому ореху - знать свою застреху, а каждому змею - ползти в свою галерею", - вот и вся моя мудрость! Вы мне, а я земле - и все! Вот!
Они снова помолчали.
- Вы сюда надолго? - спросил Курт, видимо, успокоившись и забыв про испорченную палку.
- Нет, вот только письмо передать и обратно.
- О! Письмо? Это какое же письмо? То же самое? - удивился Курт.
- Нет, то другое, - улыбнулся Ланэ его непониманию. - Это письмо такого рода, что профессор...
- ...запляшет от него, как щука на сковородке? - догадался Курт и пристально посмотрел на Ланэ.
И Ланэ смутился и даже испугался его взгляда, быстрого, насмешливого и очень ясного.
Этот человек, которого мельком видел он много лет тому назад, потом потерял из виду и забыл так же, как ежедневно мы забываем тысячи лиц, на минуту мелькнувших перед глазами и сейчас же ушедших в другую сторону, теперь опять встал перед ним, и он почувствовал, что не может разгадать его настоящего значения. Почувствовал он это только сейчас, но зато сразу же решил, что Курт не просто Курт, а кто-то еще, а вот кто - он не знает и может только догадываться. Может быть, шпион Гарднера?
И все-таки письмо он отдал ему, а не кому другому. Почему? Этого он тоже не мог уяснить себе.
В первую минуту подействовали, конечно, растерянность и невозможность быстро сообразить все обстоятельства, что ему иногда было свойственно: уж слишком хотелось Ланэ в ту пору пока-зать профессору, что он не подлец. То есть, может быть, он и подлец, но какой-то особый подлец, такой, который, несмотря на все, в самой глубине своего падения сохраняет благородство. Ведь и падения-то бывают разные: один падает в пропасть, а другой просто в помойную яму. Разве можно его, ученого хранителя музея предыстории, сравнить с каким-нибудь дезертиром, попавшим в плен и со страху выболтавшим все, что он знал и не знал? Это он уяснил себе ясно и хотел, чтобы так же ясно это понял и профессор.
А так как Курт согласился передать это письмо профессору немедленно, то он, не подумав, и отдал его Курту.
Итак, в первую минуту подействовали растерянность, необдуманность и желание скорей, скорей во что бы то ни стало спихнуть с себя хоть часть этого страшного груза.
Во вторую, когда Курт уже ушел, Ланэ быстро и растерянно подумал:
"Господи, что ж я такое сделал? Ведь это значит передать письмо прямо в руки Гарднера".
Он даже схватил было шляпу, чтобы бежать за Куртом, но только вздохнул и вяло подумал: "Теперь уж все равно. Будь что будет".
Но в третью минуту он уже почувствовал глубокую, спокойную и ясную уверенность: отдал - и отлично сделал, что отдал! Пусть Гарднер прочтет и узнает, что он, Ланэ, хотя и от убеждений своих не отказался, но и в их лагерь перешел с открытыми глазами и бежать обратно не собирает-ся. Но в то же время он осознает глубину своего падения и ужасается ей.
"И профессора Мезонье призываю к тому же, вот что им особенно важно, мелькнуло у него в мозгу быстро и воровато. - Ну а про обезьяну тогда зачем? - вспомнил он. - Эх, и висеть же мне за эту обезьяну на одной перекладине с Гагеном!"
Но и тут он нашел себе оправдание и почти успокоился на нем, а потом плюнул и сказал: "А в общем, будь что будет".
В тот же день он все-таки позвонил Гарднеру и попросил принять его и выслушать.
- А что? Что-нибудь очень спешное? - спросил Гарднер. - Если нет, то, может быть... Видите, я сейчас так загружен, что, право, даже и не знаю...
Но Ланэ сказал ему, что дело очень важное и ждать он никак не может. На него уже находило то отчаяние трусости, которое иногда толкает людей на подлинно геройские поступки.
- Ладно! - ответил Гарднер, подумав. - Тогда приходите сегодня ночью. Я закажу пропуск.
В большом и гулком вестибюле, где перемешались все восточные стили между крылатых быков с человеческими головами, черных фивейских сфинксов, высеченных из твердого и блестя-щего камня, базальта, наверное, толстых и трехгранных колонн, увенчанных распускающимся лотосом, и фресок, где все люди изображались с поднятыми руками и только в профиль, Ланэ заставили долго ждать.
То есть пропуск на него был уже заготовлен, но маленький, сухонький, аккуратный человечек в пенсне, сидящий на их выписке, поглядел на него и спросил:
- Ланэ? Есть, есть пропуск! Одну минуточку! - и снял телефонную трубку.
- Придется подождать! - сказал он через минуту, - Вон на ту лавочку присядьте, пожалуйста.
Ланэ сел и огляделся.
Особняк раньше принадлежал акционерному обществу "Ориенталь", и в нем помещалось правление. Теперь его заняло гестапо.
Чистота везде была прежняя. Каменный пол из глазированных голубых плиток со стилизован-ным изображением озера, обсаженного пальмами, был чисто вымыт и блестел так, что местами даже испускал неяркое, матовое сияние. Но вот кое-где дорогие фрески были залеплены какой-то серой бумажной шелухой, на дорогом столе из белого, едва ли не каррарского, мрамора лежала грязная газета. На ней стоял черный от копоти чайник. Ланэ поглядел на фивейских сфинксов и увидел, что кончик носа у одного из них слегка отколот.
"Неужели они стреляли в него?" - подумал он и встал со скамейки.
На львином теле сфинкса в одном месте виднелась черная впадина, в другом - след от удара каким-то железным орудием, ломом, может быть. На серой колонне какой-то осел много раз подряд химическим карандашом написал свою фамилию и украсил ее огромным росчерком и закорючкой.
"К чему же это?" - даже с некоторой оторопью подумал Ланэ. Он подошел к фрескам.
На одной из них фараон Рамзес Великий, поднявшись на боевой колеснице, стоя поражал своих врагов из лука. Но тело фараона выглядело обезглавленным. Верхнюю половину его закрывал плакат. Огромный черный паук с человеческой головой и мохнатыми лапами плел паутину вокруг земного шара. Лицо у паука этого было жирное, обрюзглое, с кривым орлиным носом, наглые глаза навыкате, двойной подбородок и черные же курчавые волосы. Внизу плаката помещался неуклюжий стишок в четыре строчки, с двумя восклицательными знаками на конце. Буквы были готические, и от этого убогий стишок выглядел еще более тяжелым и никчемным.
"Господи, кого же они тут еще агитируют?" - горестно подумал Ланэ.
Потом пришли двое в глухой военной форме и синих фартуках поверх нее, принесли с собой лестницу и стали обмерять стену. Мерка проходила как раз через фигуру Рамзеса.
- Все мерите, строители? - насмешливо спросил человек, выписывающий пропуска. - Строить-то когда же будете?
Один из пришедших полез наверх, другой остался внизу и достал записную книжку.
- Восемь сорок три! - крикнул человек сверху. - Записал? Не плачь, сошьем тебе конурку, будешь сидеть да поплевывать...
- Вы сошьете! Вы уж сошьете! - не обижаясь, ухмыльнулся тот. - Ваше дело - курятники строить, да и то я бы...
- Да не плачь, сошьем! - крикнул тот, что стоял внизу.
"Ну, пропали фрески! - скорбно подумал Ланэ.- Настроят они тут курятников!"
