- Да не плачь, сошьем! - крикнул тот, что стоял внизу.
"Ну, пропали фрески! - скорбно подумал Ланэ.- Настроят они тут курятников!"
В это время зазвонил телефон. Сухонький человечек в пенсне взял трубку, послушал немного и крикнул:
- Господин Ланэ, идите сюда, сейчас вас проводят!
Его повели по длинным коридорам, залитым белым светом неоновых ламп.
Стены и двери были свежевыкрашены, и в коридоре пахло свежей замазкой. В конце, где коридор переходил в лестницу, стояли две лавки, и на них сидело несколько человек в военной форме. В другом месте и около другой лестницы Ланэ встретил человека, который шел между двумя солдатами. Поравнявшись с Ланэ, человек взглянул на него и остановился.
Остановился и Ланэ.
Человек выглядел очень грязным, растрепанным, давно не бритым. Сорочка у него была в ржавых пятнах, один рукав пиджака был мокрым и черным, на другом была дыра, и из дыры лезли какие-то тряпки. Ланэ с трудом узнал в этом оборванце журналиста Швейцера.
- Боже мой! - сказал он ошарашенно. - Это вы!
Швейцер вдруг оттолкнул солдата и рванулся к нему.
- Жене передайте! Улица Марикер, двадцать восемь, - несвязно заговорил он, хватая Ланэ за одежду. - К своей матушке... пусть едет к своей матушке... Господин Ланэ... Господин Ланэ... Вы понимаете, они хотят, чтобы я... - Он все цеплялся за его одежду.
- Стой! Куда? - крикнул, опомнившись, солдат и рывком за ворот отбросил Швейцера.
- Улица Марикер, двадцать восемь! - отчаянно крикнул Швейцер, падая.
- А вы чего тут слушаете? - набросился на Ланэ солдат с двумя нашивками, очевидно, ефрейтор. - Вам чего? Где ваш пропуск? Кто вас вызвал?
- Альфонс Коппе должен мне две тысячи пятьсот, - кричал Швейцер с пола. - Пусть жена возьмет их...
- Ты!.. - рявкнул на него солдат и занес руку для удара. - Будешь ты молчать или нет?!
- Идемте, идемте, - сказал Ланэ тот, который его вел, - идемте, не задерживайтесь.
Ланэ слепо посмотрел на Швейцера, приоткрыл рот, чтобы что-то спросить, но вдруг прыгнул в сторону и побежал по лестнице.
Но на лестнице его остановили опять.
Высокий офицер, который, очевидно, стоял тут с самого начала и все слышал, загородил ему дорогу и спросил:
- Вы к кому идете? Где ваш пропуск?
Ланэ растерянно сунул ему в руки бумажку.
- Ага! - кивнул головой офицер. - Отлично, идите! - и отдал пропуск обратно.
Он спустился с последней ступеньки и зашел в кабинет напротив.
Когда Ланэ добрался до Гарднера, тот только что положил трубку и что-то записывал на полоску бумаги.
Кивком головы он отпустил солдата и показал Ланэ на кресло перед собой.
- С кем это встретились в коридоре? - спросил он безразличным тоном.
- Со Швейцером, - ответил Ланэ и почувствовал, что бледнеет.
- Вы с ним были знакомы?
- Я был с ним знаком, - оцепенело сознался Ланэ (врать он уже не смог бы).
- Так вот! Можете выполнить все его поручения. Не полагается это - ну да уж что делать. Раз так вышло. Только вот что. - Гарднер значительно улыбнулся: - От передачи ваших собственных впечатлений воздержитесь! Зачем расстраивать женщину? Ведь она и так страдает, незачем же причинять лишнюю боль там, где это не нужно? Не правда ли?
- Правда! - с восторгом согласился Ланэ. - Ах, это такая правда!
После того как он уверился, что ему ничего не угрожает, он почувствовал такое облегчение, такую бурную радость, такую легкую и даже восторженную готовность пойти на любую подлость, что даже в голове у него зашумело, как от легкого вина.
- Когда же вы сходите к госпоже Швейцер? - спросил Гарднер.
- Да нет, нет, - заторопился Ланэ. - Зачем я туда пойду? Вы не думайте, пожалуйста.
- Ну вот, почему же не пойдете? Сходите! Обязательно сходите! И скажите ей и про долг и про то, чтобы она уезжала. С какой стати женщина будет страдать за чужой грех? Она, может быть, о нем и не знала совсем! Нет, сходите, сходите! Обязательно даже сходите! Мы ничего не имеем против. И даже, наоборот, я прошу вас сходить! Пусть она не бегает к нам и не отнимает у нас понапрасну время. Ох, эти женщины! Беда, господин Ланэ, когда жизнь их выбрасывает за пределы трех Ка.
- Трех Ка?! - радостно взвизгнул Ланэ.
- Трех Ка, - улыбнулся Гарднер.
- Трех Ка! Трех Ка! - с почти истерическим восторгом повторял Ланэ. Какая это глубокая правда! Это ведь немецкая народная мудрость? Народная мудрость, не правда ли?.. Три Ка! Я завтра же схожу к госпоже Швейцер!
- Сходите, сходите, - кивнул головой Гарднер и погладил себя по волосам. - Ну, а что за разговор у вас ко мне?
Ланэ довольно связно рассказал ему о письме, и рассказал, конечно, только то, что считал нужным сказать, и от этого понять можно было не все.
- Но вы писали ему, - перебил его Гарднер, - что вы окончательно и бесповоротно порываете со своим прошлым, что иллюзий насчет реванша и реставрации быть не может и что он только тогда сохранит свое место и даже жизнь, если безоговорочно последует вашему примеру?
- Ну разумеется! - воскликнул Ланэ, обрадованный тем, что Гарднер не старается уточнять вопрос в нежелательном для него направлении. - По существу, только об этом я и писал!
- Так в чем же тогда дело? - удивился Гарднер, который уже очень ясно понимал, что и такое мог нагородить Ланэ. - Что ж вы еще волнуетесь?.. Профессор Мезонье - ваш учитель, и личные отношения с ним мы вам никак не можем запретить! "Хоть кривой, да свой!" - говорят в Чехии.
Ланэ потел и елозил по стулу.
- Да ну же, в чем дело? - мягко подстегнул его Гарднер.
- Дело в том, что некоторые выражения... Я ведь писал о себе... выдавил наконец из себя Ланэ. - Видите ли, кто-то из наших публицистов сказал: "Никогда и никто не бывает побит так сильно, как раздавленный собственными доводами". (Разумеется, что эту цитату Ланэ выдумал только что, потому что надо же было на кого-то сослаться.) Так вот я...
"А что он так противно трясется? - неприязненно подумал Гарднер. - И кто это его царап-нул по щеке? С женой он, что ли, подрался? - Он скользнул взглядом по фигуре Ланэ и докончил привычно ту же мысль: - Вот, наверное, сопит и потеет. И как она с ним живет?"
- Одним словом, - сказал он громко, - делайте и пишите что вам угодно, но если вы уж взялись за эту почетную задачу - сохранить вашего учителя, то и не забывайте основного: убедить профессора в том, что для игры в страусы он выбрал неподходящее время. А чтобы облегчить вам это, я думаю, будет не лишним, если мы отправим вас к профессору для личных переговоров.
- Что?! - в ужасе вскочил Ланэ, совершенно забыв о том, где он находится. - Мне лично?
- Ну да, вам! Лично! - твердо повторил за ним Гарднер. - Лично вам! А что вы так испуга-лись? Ничего страшного тут нет! Приедете вы, разумеется, от себя, но только привезете от нас ему некий документ. То есть опять-таки не от нас, а от коллектива работников вашего института. Вот и поговорите тогда с ним лично обо всем. Кстати, вы и о письме своем потолкуете. Вы не смущай-тесь, что в нем вы не пощадили себя, - это мы вам в вину никак не поставим. "Унижение паче гордости" - в данном случае это изречение как раз подходит... Впрочем, это еще не сейчас, а потом, через некоторое время... Да, - вспомнил он вдруг, - кстати! В прошлый раз вы показали, что Ганка назвал того человека, которого вы видели у него, Отто Грубером. Скажите, ну а профессор Мезонье этого Отто Грубера не видел и не знал?
- Нет, не знал! - быстро ответил Ланэ.
- А почему вы так уверены? - вцепился Гарднер.
- Ну, во-первых, он пробыл у Ганки всего один день, во-вторых, профессор никогда не мешался в политику!
- Как и вы? - улыбнулся Гарднер.
- Как и я!
- Как и Ганка!
- Как и Ганка! - ответил с разбегу Ланэ и спохватился: как же так, политикой не занимался, а арестован за политику. - Ну, о Ганке-то я, собственно, не знаю, - поправился он. - Ведь вот вы его...
- Политикой не занимался, - Гарднер выдвинул ящик стола и достал книгу в пестрой обложке. - Ну а вот эту статью в "Ежемесячном обозрении" как назвать иначе, как не самым наглым протаскиванием политических идей под видом чистой науки?
- Это верно, - уныло сознался Ланэ.
- А книга профессора Мезонье, где он пытается опровергнуть наше миропонимание в самых истоках его возникновения и отнять наше историческое право на переустройство мира? Неужели это тоже не политическая, не четко политическая концепция? А? Как, по-вашему?
- Вы правы! Это политика! - опять согласился Ланэ.
- Отнимите у нас наше право, выработанное историей, нашу кровь и наш дух, сложившийся в течение тысячелетий, заставьте нас отречься от учения о нашей исключительности - и что тогда останется от нас? Слепая военная машина - и только? Не правда ли?
- Правда! - снова согласился Ланэ.
- То-то, что правда, и вот это вам и нужно объяснить профессору. Он либо не понимает этого действительно, либо делает вид, что не понимает. Не посылать же мне ему на дом брошюрки министерства пропаганды! Он, вероятно, и не представляет себе, насколько серьезно стоит вопрос о нем и о его институте, все думает отделаться шуточками этого, кого он там цитирует?.. Платона, что ли, или кого?
