заказываем сразу и пиццу, и картошку. Я подпираю рукой подбородок и разглядываю заказ.
– Я читала где-то, что самая длинная палочка картошки называется…
– Лумстер! – Мэтт бьет ладонью по столу.
– Точно, лумстер!
– Звучит глупо, – говорит Энди.
– Знаю. Но это правда. Я бы сказала, это основополагающее знание в книге жизни.
– По-моему, я нашел ее. – Мэтт вытягивает из горки очень длинную палочку картошки.
– Но смысл-то в этом какой? – спрашивает Энди. – Желание надо загадать или что? Что с ней нужно делать?
– Нужно восхищаться ее длиной, – объясняет Мэтт. – А потом съесть.
На щеке Андерсона появляется едва заметная ямочка, и я на 100 % уверена, что сейчас ему в голову пришла пошлая шутка. Но вслух при Мэтте он ее не произнесет. Удивительно, как много нужно держать при себе, когда ты тайно в кого-то влюблен. Но, с другой стороны, смысл любви как раз в том, чтобы сблизиться достаточно и уже не сдерживаться. Шутить пошлые шутки. Пускать газы. И делать прочие мерзкие штуки. Уверена, на определенном этапе отношений найдется место для разных мерзостей.
К тому моменту, как мы заканчиваем с обедом и оплачиваем счет, уже темнеет, а значит, в пиццерии появляются нормальные подростки. Мира Рейнольдс наверняка тренируется держать губы уточкой на камеру. А Джек Рэнделл напряженно работает над тем, чтобы по-дурацки нацепить свою неизменную кепку. Но нам завтра рано вставать и ехать красить декорации. И к тому же никого не прельщает идея снова слышать про Фиону от пьяных пижонов. Поэтому мы отправляемся прямо домой, предполагая посмотреть «Рапунцель», которую Мэтт пропустил.
– Ты что, до этого жил в пещере? – спрашивает Энди, когда мы пристегиваемся. – «Рапунцель» же один из трех лучших фильмов всех времен.
– А какие остальные два?
– «Анастасия» и «Бестолковые», – отвечаем мы хором.
– Но стоит также отметить «Гордость и предубеждение», – добавляю я. – Версия «Би-би-си».
– Технически это мини-сериал, поэтому он не считается, – поправляет меня Андерсон. – И еще «Заколдованная Элла» классная, но у Кейт с ней свои отношения…
– Хватит, – быстро вставляю я.
Мэтт смотрит на меня в зеркало заднего вида и улыбается.
– Я смотрел «Бестолковых». Это…
– …классика? – заканчивает за него Энди.
Пауза.
– Я просто соглашусь.
– Правильный ответ.
Спустя двадцать минут я уже зажата между двумя лучшими парнями в гигантском гнезде из подушек. Андерсон водит пальцем по моей ладони – он часто делает так, когда мы смотрим кино, – и мой мозг не знает, как обработать его прикосновение. Это странное ощущение будто наэлектризованного физического контакта, который происходит так близко от Мэтта. Словно это мы касаемся друг друга, хотя этого и не происходит. Но я так остро ощущаю его присутствие: когда он смеется над героями, когда меняет положение руки, когда он сосредоточен на происходящем. Начинается эпизод с фонариками, и Мэтт сидит, глядя на экран и улыбаясь в сжатый кулак. Я улыбаюсь вместе с ним. Он похож на Рапунцель: так же наклоняется вперед, полностью поглощенный сюжетом.
Ах, эти бумажные фонарики. И лодка. И песня.
Это моя любимая часть фильма, я почти наизусть ее знаю. Она так невыносимо романтична – и я сейчас не о том, как они держатся за руки, или почти целуются, или смотрят друг на друга с обожанием. Нет, раньше. Помните, как Рапунцель впервые видит фонарик? И все. Она потеряна для мира. Едва не переворачивает лодку, ищет место, откуда лучше видно. И весь первый куплет мы даже не видим в кадре Флинна Райдера, потому что Рапунцель о нем забыла. Она просто стоит там, держась за нос лодки, а потом в какой-то момент выдыхает. Как будто мир настолько прекрасен, что ей этого не вместить.
И тут она вспоминает про Флинна, который все это время молча наблюдал за ней. Он держался в стороне, не пытался вмешаться. Просто ждал, когда она будет готова. Андерсон любит посмеяться над тем, что в моей голове самый романтичный эпизод включает способность забыть о парне, но, по-моему, это отлично показывает, насколько Рапунцель чувствует себя с ним в безопасности. Ее разуму даже не нужно помнить о нем, потому что в глубине души она и так это знает. Великолепное и очевидное противоречие. Демонстрация того, как слияние с другим человеком делает тебя только свободнее. Безопасность дома, лишенного стен и ограды.
Суббота еще не началась, а я уже словно живу в своей мечте. Вечером будет праздничный ужин по случаю дня рождения Райана, но до этого мы должны поехать на установку и покраску декораций, поэтому я натягиваю старую футболку и спортивные штаны, а потом стараюсь соорудить на голове идеально-растрепанный хвостик. К моменту, когда я спускаюсь в кухню, Мэтт уже сидит за столом с хлопьями, одетый в – не могу поверить! – футболку лагеря «Вулф Лейк». Когда мы встретились в первый раз, он был в ней.
– Доброе утро, – говорит Мэтт. И я замираю на месте, пока в моей голове прокручиваются самые яркие события нашей гипотетической совместной жизни. Наша первая квартира. Кофе бок о бок на диване, новости на экранах телефонов. Мэтт, помятый и взъерошенный, в кровати с ноутбуком – он пишет эссе. Оно нужно для его кандидатской диссертации по какой-нибудь не слишком практической дисциплине, например по древнегреческой литературе. Но это не страшно, потому что к тому моменту я буду успешной актрисой. Не старлеткой или звездой, просто серьезной востребованной актрисой. Каждый вечер у камина я буду играть на гитаре. И наша жизнь непременно окажется похожей на песню Our Home группы Crosby, Stills, Nash, and Young. В моей семье ее любят абсолютно все, даже Райан.
– Андерсон уже проснулся. – Мэтт поднимает телефон. – Идет к нам. Нужно с собой брать что-то?
– Не думаю. Только одежду, которую не жалко испачкать краской. Классная футболка.
– Спасибо, – улыбается он.
В школу нас везет Мэтт, а это значит, мы паркуемся в части, отведенной для выпускников. В целом ничего особенно, просто символическая демонстрация статуса – и обычно меня это не привлекает, но кислый вид Ланы Беннет того стоит. А еще здорово идти строить декорации с Мэттом и Андерсоном, зная, что уезжать мы тоже будем вместе.
Еще рано – едва перевалило за восемь утра, – но техники уже приехали. На полу в лобби перед залом разложены газеты и огромные, наполовину раскрашенные листы пенопласта.
– Может, мы просто… – Я оглядываюсь на Мэтта и Энди, а потом присаживаюсь на корточки напротив десятиклассниц по имени Суман и Бесс. Оказавшись ближе, я вижу, что на пенопласте скотчем размечен рисунок
