Мишкин не знал еще, что именно поэтому ему будет безразлична подобная ситуация, а что Нины на этом заседании не будет и некому будет предложить какую либо окольную помощь, которая всегда кажется необходимой, когда возникает возможность ее получить, и которую так щедро Нина всегда предлагает, создает, никогда не зная, вернее, не думая, к чему все это приведет; не думая и не зная даже о псориазе, как будто ждущем таких вот стрессов – помощи из за угла.
Но все это только будет, а сегодня Мишкин сидит на заседании общества, только что обсудившего демонстрацию, которую он ему, этому обществу, представил. Опыт пятилетнего применения этой операции и жизнь нескольких десятков сейчас здоровых человек не давали повода для серьезного восприятия жестких слов председателя. Товарищи его были несколько ошарашены. Наверное, и потому, что они помогали людям через его голову, через его руки, а не непосредственно. А вот, скажем, Наталья Максимовна, которая больше, чем другие, сделала самостоятельно этих операций, тоже была спокойнее, под защитой своего умения, своего точного знания, под защитой воспоминаний о своих больных.
Мишкин не особенно был огорчен еще и потому, что он знал это все наперед. Он знал, что это будет, не потому, что это хирурги ретрограды, хирурги консерваторы, он знал, что такова практика научной и практической медицины.
Мишкин стоял на виду у громадной официальной хирургической общественности с одной единственной маленькой пращой, но она, эта праща, помогла ему сохранить жизнь отдельным людям.
Он не огорчался, не нервничал, он думал, что, может быть, это естественно. Он думал, что, если этот толковый профессор, который все понял сразу и понял, где сила и где правда и точность, не дай Бог, заболеет, он его постарается соперировать, как только может хорошо.
Но мстить добром – это очень жестоко.
Еще несколько лет назад, когда родственники приводили на консультацию какого нибудь профессора, то приходил обычно эдакий вальяжный мужчина, который снисходительно шутил и давал солидные рекомендации. А за последние годы облик профессора изменился. Это уже молодые, быстрые, худые ребята. Впрочем, ребята они в глазах Мишкина, потому что все они приблизительно одного с ним возраста.
Раньше консультант говорил: «Ну что ж, дорогой коллега…», а сейчас: «Да у вас, ребята, по моему, все…» Многих из них он знал лично и почти всех встречал на хирургическом обществе. Несколько раз в год консультанты появлялись у них в отделении. Часто, когда больным бывало плохо, а иногда очень плохо, родственники их приходили к Мишкину за разрешением привезти профессора на консультацию. Часто он давал еще и совет – какой профессор в данном случае может оказаться наиболее полезным, кого бы лучше всего пригласить. Нина как-то сказала: «Пригласи когда нибудь Нашего. И делу поможет. И ему в помощь. Из всего что нибудь получится». Мишкин так и не собрался это сделать раньше.
Когда больным плохо, да, пожалуй, всегда, когда плохо и здоровым тоже, люди жаждут чуда. К чудесам тянутся всегда не от хорошей жизни. К больному человеку хотят привезти кудесника, найти лекарство, созданное в какой нибудь деревне или в горах, во всяком случае не в лаборатории. Ни одна болезнь не дала столько чудесных лекарств, как рак. Когда людям плохо или страшно, они, как еще слепые котята начинают стукаться, тыкаться мордочкой во все, что тепло, так и они прилепляются душой ко всяким телепатиям, летающим тарелочкам, в Библии начинают искать признаки прилета из других миров, а в Христе – представителя иной, более нравственной цивилизации. Когда людям плохо, появляются всякие чудесные теории, которые без больших затрат все сразу улучшают, и большое количество эпигонов и излеченных – это может быть и бег трусцой, или гимнастика йогов, или горная смола мумиё, или такая-то особая диета с каким нибудь особым прилагательным. Ждут и хотят чуда, но, как всегда, без духовных затрат ничего не получается.
А когда плохо больному, лежащему в отделении, появляется либо чудо профессор, консультант, либо лекарство какое то, всех и все лечащее.
И сегодня пришел профессор, так сказать, протеже Нины и начальник ее, молодой, так лет около сорока – сорока пяти, высокий, худощавый. Он шел рядом с Мишкиным по коридору и быстро говорил про что-то, судя по их лицам интересное для обоих. А раньше обычно консультанты выходили из палаты, перевязочной, кабинета заведующего, шли медленно, и обычно консультант покровительственно поддерживал заведующего под руку. Это было очень демократично.
Они прошли вдвоем в кабинет к Мишкину.
– Что ж, ребята, по моему, вы все сделали как надо. Ну что ж, вы, Евгений Львович, не волшебник и не Господь Бог. Больше, чем мы можем, вы не можете. Сделали вы все правильно, а что сейчас плохо – так это болезнь, и никто, ни я, ни любой другой, не улучшит положения. По моему, так, Евгений Львович. И родственникам я скажу то же самое. Лечите, как и лечили, а там, так сказать, как Господу Богу будет угодно. Да. Я, Евгений Львович, слышал ваше выступление на обществе. Большой материал уже у вас накопился? Документирован?
– Да. Уже много. Вот посмотрите. – Мишкин взял со стола какую-то очень большую папку и стал вытягивать оттуда один за другим рентгеновские снимки. – Вот, пожалуйста. Этого больного я оперировал пять лет назад. На днях приходил. Поправился на двадцать пять килограммов. Пока, тьфу тьфу, не сглазить, признаков рецидива или метастазов нет. Все функции, которые ми восстанавливали, – восстановились… Или вот эта больная. Совсем молодая. С ними же хуже, с молодыми. Но тоже больше четырех лет прошло. Никаких признаков плохих. Смотрите, на снимке как. Вот до операции… а вот после. Видите?.. Или вот посмотрите… А вот еще… А этот случай… А этот больной нам дорого достался… Вот эти снимки мы демонстрировали на обществе…
– Евгений Львович! Такой громадный и значительный материал просто так валяется на столе. Кабинет открытый. Как можно! Здесь же по крайней мере одна докторская и несколько кандидатских диссертаций. Надо архив привести в порядок, Евгений Львович.
– Конечно, Сергей Борисович, надо, конечно. Но не хватает у меня ни терпения, ни организаторского интеллекта для этого.
– Не хватает интеллекта! Да для этих операций надо…
– Тут, Сергей Борисович, надо систематизировать, подобрать литературу.
– Да это пустяки. Надо было это все сделать уже давно. А где еще делают такие операции?
– Не слыхал. Но, наверное, где нибудь делают. Это ж на поверхности. По моему, должны. Или скоро будут.
– Вот видите. А вы этот материал держите так свободно. Кабинет-то у вас вообще не закрывается?
– Нет. А я б его, этот материал, с удовольствием дал кому нибудь. Пусть обработает и публикует. Сергей Борисович, посмотрите эти снимки. Они вам ближе. Вот эту больную оперировали пять раз в клиниках, и не только нашего города. Желчные пути до операции. А это после.
– А клинически все прошло?
– Прекрасно. Поправилась. Болей нет. Желтух нет. Или вот– камень заклинен, проток расширен. Мы оперировали также.
– На симпозиуме по этой патологии корифеи наши высказывались об этой операции с крайней осторожностью. У каждого не более десятка наблюдений за больными после таких операций. Не совсем таких, менее радикальных, но близких. Они говорили, что много осложнений.
– Вот именно, что менее радикальных. А надо в таких случаях более радикально оперировать. Таких операций у меня более сотни, около полутораста, наверное.
– Сколько?! Да вы преступник, Евгений Львович. Ведь только из того, что вы мне показали, по крайней мере три докторских и с десяток кандидатских диссертаций. И все это так открыто лежит. Ну не систематизировали, не разобрали… Наша общая приятельница много мне рассказывала о вас, но такой щедрой, в кавычках щедрой, безалаберности я встретить не ожидал.
– Да пусть, Сергей Борисович. Я ж все равно с этим материалом ничего делать не буду.
– Да как так можно! Евгений Львович! Это же уникальный материал. Вам, Евгений Львович, надо дать группу аспирантов, молодых ребят, и пусть обрабатывают. Я был в Лондоне, там есть очень крупный хирург, на его некоторые операции ездят смотреть хирурги всего мира. Он считается крупнейшим специалистом хирургом в своей области – так ни одной строчки сам не писал. И не подписал. Нет его трудов, за его подписью. Около пасутся его мальчики и пишут, правда ссылаясь на его операции, с адресом, так сказать. Вот и вам надо такую группу.
– «Купишь, – ответил папаша, вздыхая…» Что вы сравниваете, Сергей Борисович. Он ученый, а я просто практический хирург. Вот я на обществе-то сказал, а в печати не было. Ну сделал несколько хороших операций. А потом, даже если и так, кто мне даст аспирантов? Я ни степени не имею, не аттестован даже как категорийный хирург. Кто ж разрешит аспирантов. К тому же и аспирантам нужен влиятельный руководитель, чтобы диссертации защищались, а не только писались.
