– «Купишь, – ответил папаша, вздыхая…» Что вы сравниваете, Сергей Борисович. Он ученый, а я просто практический хирург. Вот я на обществе-то сказал, а в печати не было. Ну сделал несколько хороших операций. А потом, даже если и так, кто мне даст аспирантов? Я ни степени не имею, не аттестован даже как категорийный хирург. Кто ж разрешит аспирантов. К тому же и аспирантам нужен влиятельный руководитель, чтобы диссертации защищались, а не только писались.
– Ну, это-то найти можно. В конце концов, мои аспиранты. Можно сделать вас как бы филиалом моей клиники. А что значит вы не аттестованы? У вас что, нет категории?
– Вот именно. Все никак не соберусь. Интеллект, говорите. А я все отчет никак не соберусь написать – для аттестации. Это ж страниц сорок – пятьдесят надо. Да я и не умею совершенно писать. Я только оперирую. Да я двух слов на бумаге не свяжу.
– Перестаньте юродствовать, Евгений Львович. Я же слышал ваши выступления на обществе. Вы просто юродствуете. Прекрасно пишете и широко. Уверен абсолютно. В конце концов, это же деньги. Ну ладно, кандидатская вам даст всего лишь десятку, но высшая категория – это уже тридцать рублей. Ведь у вас семья, а семья – это подписание определенных векселей. У вас обязанности перед женой, детьми. Как можно! Все таки тридцать рублей.
– Кто вам сказал, что мне дадут высшую категорию?
– А как же! Вас знают. Да я снимки вижу.
– Вы, Сергей Борисович, не знаете положения об аттестации. Высшую не дадут, если раньше не было первой. А между аттестациями должно быть не меньше трех лет. Значит, во первых, это не раньше чем через три года я могу получить ее, высшую. Да при этом надо опять писать отчет. Уже два самоотчета получается. Это не для меня забава.
– Глупость все это. Дадут вам высшую сразу. Я ж вижу, что дадут.
– Инструкция есть инструкция.
– Инструкция – не закон. Давайте я вам дам своих аспирантов, буду их научным руководителем. Они под моей палкой и себе настрогают диссертации, и вам сделают. У вас минимум кандидатский сдан?
– Что вы! Зачем он мне? Да я и не сдам его. Чужой язык я плохо знаю, а о философии и говорить не приходится. Нет уж, я так доживу, наверное.
Мишкин не знал, как ему кончить этот никчемный, бесплодный разговор. Конечно, это Нинина работа. Хотела быть благодетельницей всех сразу, накормить одним хлебом тысячи. И, как всегда, он надеялся на спасительный безумный и рабочий мир в больнице. Он надеялся, что вот кого нибудь привезут, что нибудь случится в операционной, что нибудь в послеоперационной палате произойдет. Он надеялся, что он кому нибудь сейчас срочно понадобится. Но разговор продолжался. Видно, все оберегали разговор своего шефа с этим знаменитым кудесником, корифеем, который все может.
Никто не входил.
В процессе разговора они совершенно забыли про родственников больного, которые привезли сюда профессора и сидели в коридоре, ждали ответа, решения, приговора. Сидели и ждали.
Наконец, они не выдержали и вошли.
– Простите, пожалуйста, профессор. Вы не можете сказать нам что нибудь утешительное?
Профессор, наверное, с неохотой отвлекся и перешел на другую тему.
Мишкин успокоился, закурил и подумал: «Разговор-то уже окончен, наверное».
Так оно и было – на сегодня этот разговор был окончен. Но почему бы профессору оставить мысль о научном руководстве над таким богатым материалом, лежащим к тому же в этом открытом для всех кабинете, в этой папке, брошенной на подоконник?
– Ну, что профессор? – спросил его после Онисов.
– Ругался, что материалы наши все, снимки валяются в открытом кабинете.
– А что?
– Что. Говорит, как же можно материал доверять пустому случаю. Не доверяет.
– Кому?
– Пустому случаю. Знаешь, к святому Серафиму пришел епископ и сделал выговор за то, что Серафим принимает у себя девиц наедине. Не доверяет Серафиму. А святой сначала не понял, а потом засмеялся. Ему и в голову ничего не приходило, он совсем в другом мире. Этот епископ еще не ручался за себя, потому и другим не доверял. Понял?
– Что понял? Это ты о ком?
– О тебе. Ты в другом мире и не понимаешь, что есть «пустой случай». И даже притчу не понимаешь.
– Ну, ты уникум! Давай закурим.
МИШКИН:
Я сидел на подоконнике на лестничной площадке и разговаривал с Игорем Ивановичем. Парень он молодой, шустрый. Я, конечно, ничего не напишу, но у нас материала, все говорят, вот и Сергей Борисович тоже, материала до шута. Да и сам я вижу – пара докторских и с десяток кандидатских валяется. Это то, что я вижу, а у кого диссертабельный глаз – да он тут с полсотни, наверное, наберет. Мне уже и поздно, да и зачем. Ну сделаю, скажем, кандидатскую – десятку получу в месяц лишнюю, ну, не лишнюю. Одно дежурство мое – та же десятка, больше даже, та же диссертация. Вот самоотчет для аттестации – это и реальнее и важнее, – не ровен час, без категории еще и не разрешат заведовать отделением. А Игорь вполне может набросать диссертацию. И статьи от отделения хоть пойдут, и ему степень обломится. Он еще молодой, может и в клинику податься. Глядишь, карьеру сделает. Я-то уж в клиники больше не ходок. Уже пробовал. Я неудачник. А ему в самый раз. Он может быстро пойти по лестнице. Вот только бы ему научного руководителя найти подходящего, надежного, да был бы, как говорится, аппендицит, а хирург найдется.
Вот сидим мы с Игорем разговариваем обо всем этом, вдруг слышу страшный крик внизу:
– А я говорю, выйдите!
– Да мне только снимки доктору передать.
– А я говорю, выйдите, не хулиганьте, а то милицию позову.
– Да что вы шумите зря? Мне доктору снимки передать надо.
– Ничего не знаю. Время будет – пройдете. А сейчас не положено.
– Доктор же просил сам меня принести ему.
– Выйдите вон! Вон, вам говорят. Хулиган вы!
Я спустился вниз. В дверях стоит человек, держит в руках свернутые в рулон снимки.
– Какому доктору? Давайте я передам.
– Она просила меня зайти. Отец у меня лежит. У Натальи Максимовны.
– Вот, Евгений Львович, все они врут. Им бы только пройти. А сейчас не время.
– Хорошо, хорошо. А пока перестаньте ругаться. Пусть пройдет.
Посетитель прошел.
– Ну вот, сами порядок нарушаете. А потом меня ругать будете. Что ни начальник, то свой приказ.
– А кто вам приказывал кричать? Это же больница. Надо было без крика сказать, что нельзя. А теперь я вынужден его пропустить.
– А он первый начал, Евгений Львович. Я сказала – нельзя. А он выяснять начал. Да что, да как. Пришлось, конечно, объяснять.
– Да вы же не объясняли, а кричали. Себе испортили настроение. Ему испортили настроение. Он придет – отцу испортит настроение, другим расскажет. К больнице заранее будут подходить с криком.
– Как прикажете, Евгений Львович. Мы люди маленькие. Нам как прикажут.
– Они ж не от хорошей жизни в больницу приходят. Все только с горем к нам. Вы подумайте, не ровен час, завтра сами в больницу попадете.
– Как скажете, Евгений Львович. Нам как прикажут. А завтра меня, может, и не будет.
Так плодотворно поговорив, я побежал к главной.
– До каких же пор у нас на справках и в раздевалке жандармы служить будут? Они ж только скандалы да конфликты создают. А отсюда, естественно, и жалобы. Помните, больной палец прищемил нашей, так сказать, привратнице в посетительской. Я сегодня послушал стиль ее. Наверняка тогда человека довела. Наверняка сама виновата.
– В чем дело, Женя, что у тебя опять стряслось?
– Да не у меня. У вас. В вверенной вам больнице гардеробщица – хуже надзирателя, капо из концлагеря. Она ж ведь ни одного посетителя не пропустит, чтоб не облаять. Больные сидят в посетительской – орет, почему долго. Ей-то что! Разрешено – пусть сидят. Никому ничего не объяснит – сразу орать, сразу крик. Есть же какие-то правила. И, как всегда, любое хамство имеет свою логику, свою правду. Если с точки зрения разума и целесообразности – то хамить можно. Она ж за порядок! Приструните вы ее. Или выгоните. Напишите ей сорок седьмую в трудовую книжку.
– Какой бойкий. Сорок седьмая статья кодекса о труде в трудовой книжке– это, может, хуже судимости. А ну я тебе сейчас дам ее трудовую книжку. Впишешь? Когда кого наказываешь, тут ты защитник. А вот сам, не моими руками. Готов?
– Ну ладно, не сорок седьмую. Все равно пусть убирается. И так забот хватает, а тут еще эти помогают.
– Убрать. Больно быстр. С врачей начинать. Врачи ведут себя с ними, как большие начальники, а у этих возможность проявить себя начальниками только над больными да родственниками их.
– Но ведь страшное дело, когда она при исполнении служебных обязанностей. Ведь ее нельзя оставлять.
– Ты не торопись. А у тебя замена есть? Где я возьму? В санитарки никто не идет. У меня восемь санитарок работают после отбытия срока. Где я тебе возьму. А девчонки не идут.
– Платите больше.
– Дурак ты, Мишкин. Я, что ли, плачу. Да и не в этом дело. она иногда может больше тебя получить. Я им могу сверхурочные выписать, а тебе нет. И две ставки легко дам. И еще они имеют то, что не имеешь ты. У них больше.
