что-то знать?
— Нет, — быстро отвечаю я, — нет, он вообще ни при чем.
— Ты хочешь сказать, что твой немощный брат теперь сам может выбраться из кровати? — Он язвительно щиплет меня за щеку. — Ну так как?
— Он уже много чего сам может.
Тогда па отталкивает меня.
— Люсьен! — кричит он так громко, что везде должно быть слышно. — Люсьен!
Его рысца переходит в полноценный бег, он направляется к трейлеру Эмиля.
— Люсьен!
— А где Рико? — кричу я. Но па меня больше не слышит.
Я свищу, положив пальцы в рот. Рико тут же отзывается. Лай раздается позади нашего трейлера. Я несусь туда.
— Он здесь!
Люсьен завис между паллетами и нашей морозилкой. Руки и ноги у него неестественно изогнуты, будто палки из-под тента, который снес ветер.
— Здесь! — ору я. — Он здесь!
К счастью, он дышит. В правом глазу у него лопнул сосудик. На щеках красуется камуфляж, оставленный зеленой краской, которой выкрашена морозилка. Он кажется совсем маленьким, меньше, чем когда-либо, но глаза у него, как у великана. Рико положил ему на ногу лапу, будто задержал магазинного вора, пытавшегося сбежать.
Все руки Люсьена испещрены красными волдырями от крапивы. И шея тоже. И ноги.
— Извини. Я ездил к Селме.
Но кажется, что он меня вообще не слышит.
— Слышишь, к Селме!
— И где же? — кричит па.
— Здесь! Все в порядке!
— Ну да, ты же не бросил брата на произвол судьбы.
Он отталкивает меня в сторону.
— Черт, ты только посмотри на его руки!
— Да тебя самого нет целыми днями! Ты же обещал присмотреть за ним сегодня!
Па срывает подорожник, растущий вокруг морозилки, и мнет листочки. Затем он садится на пятки рядом с Люсьеном и прикладывает подорожник к воспаленным местам. Когда он прикасается к волдырям, они сначала белеют, а потом снова наливаются красным.
— Так где ты пропадаешь целыми днями? — спрашиваю я и пинаю его в колено. — Расскажи уж!
Когда он вытягивает руку, я вздрагиваю. Но он только хочет сорвать еще пару листочков. Он мнет их пальцами, пока они не становятся зелеными от сока, и размазывает получившуюся жижу по волдырям.
— Бедный мальчик.
— А тебе какое дело до того, что у него болит?
— Заткнись.
— Ты забрал его только ради денег!
Я хочу вмазать ему по его тупой башке.
— Это все ты виноват! — кричу я. — И Рита умерла тоже из-за тебя! Ты все портишь! И заставляешь меня делать всю работу!
Если он сейчас на меня посмотрит, я сломаю ему нос одним точным ударом колена.
— Ненавижу тебя!
Он поднимает Люсьена с земли.
— И ма тебя ненавидит! Она никогда не хотела, чтобы вы снова были вместе! И я с тобой жить больше не хочу!
— Тогда поезжай к своей матери, — угрожающе спокойно произносит он. Локтем он отталкивает меня в сторону. — Ах да, она же от тебя отказалась, она же выбрала твоего брата.
Люсьен царапает па лицо.
— Убери его культяпки от моего лица, — командует он.
— Сам и убери!
— Брай!
— Вот и попробуй, каково это, в одиночку с ним справляться!
Он отпихивает Рико и пинком открывает дверь. В моей комнате он пытается включить свет, но электричество снова отключили.
— Жан и Генри правы, ты ни на что не годишься.
Па кладет Люсьена в кровать.
— Если ты так много работаешь, почему у нас никогда нет денег? И почему мы живем здесь, а не в нормальном доме?
— Мать-твою-налево! — взорвался он, и я застыл на месте.
Люсьен завопил и сильно ударился затылком.
— А кто, интересно, вам жрачку покупает?
Из глаз у него будто искры посыпались.
— Грязный предатель.
Рико на улице захлебывается лаем, но не решается забежать внутрь.
Па хватает меня за загривок и выталкивает из комнаты:
— Ну-ка пошел. Считаешь отца придурком, да?
— Отпусти меня!
— Заткнись!
Он толкает меня на кожаное кресло у телевизора и что-то достает из кармана.
— Что это?
В руках у него две банкноты по пятьдесят евро. Я не знаю, что сказать.
— Сколько тут? А то, может, я плохо вижу?
— Сто евро, — промямлил я. — Извини, не думал, что у тебя и правда есть работа.
Он сминает бумажки в кулаке.
— А с чего это съемщик наш платит на двадцать евро больше? — он понизил голос. — Ты как посмел? Я надрываюсь, лишь бы вас двоих прокормить, а мой родной сын деньги от меня прячет!
— Ты бы мне иначе никогда карманные деньги не дал.
— Как ты смеешь говорить, что я в чем-то виноват?
— Так случайно вышло.
Я достаю из кармана деньги, которые отложил.
— Вот.
Па бьет меня по руке, и банкноты падают на пол.
— Я их отработаю, обещаю.
Когда я собираюсь встать, он толкает меня обратно с такой силой, что я вместе с креслом проезжаю назад по полу. Не сказав больше ни слова, он выходит, садится в пикап и уезжает.
На улице тьма кромешная. Я засунул подушку под одеяло и трусь об нее животом. Сначала это приятно, но вскоре кожа начинает гореть. Все-таки приятнее всего гладить низ живота кончиками пальцев. Я представляю Селму. Коричневое пятнышко у нее в глазу. Где-то очень близко она шепчет: «Давай животиться». От члена по ногам прокатывается волна покалываний.
По тому, что Люсьен начал чавкать, я понимаю, что он проснулся. Образ Селмы тут же рассеялся. Покалывание прекратилось.
— Я был у Селмы.
Он почти незаметно покачивается.
Я с ней животился.
— Селма, — шепчу я, только чтобы почувствовать на губах ее имя. Приятно произнести его вслух, будто она и правда где-то в комнате. — Селма, милая.
Люсьен начинает качаться с таким энтузиазмом, что, кажется, раскачивает всю комнату.
— Извини, что злился на тебя утром. И что оставил одного.
По другую сторону стенки спит па. Я понятия не имею, где он пропадал весь вечер. Я слышал, что он вернулся, когда мы уже легли, и притворился спящим, но мог и не стараться. Он даже не заглянул к нам, прошаркав прямо к себе, и сразу сбросил там ботинки.
Кажется, вчерашние страсти улеглись. Во всяком случае, пока мы молчим. Как только мы начинаем разговаривать, я чувствую, что отголоски ссоры все еще проскальзывают в его словах.
Его снова не было целый день. Поставив пивную банку на живот, па растянулся в своем кресле. Рико тычется в него носом, чтобы его погладили.
На территорию недавно въехало два мерседеса, один из них с немецкими номерами. Это, наверное, братья Черного Генри. Кабель с висящими на нем лампочками, который лежит
