Ибо во всех иных языках морфология с орфографией подчиняется тонике и мелодике, но не наоборот. В случае же с Россией Гумбольдт утверждал, что "Россия начинается там, где существует ортодоксальная (по-нашему православная) Церковь". Ибо именно Русская Церковь оказалась носителем славянской письменности и грамматики, в то время как обыденный, или вульгарный язык стремился к "татарщине". (Отсюда идет знаменитая максима: "Поскреби русского и - найдете татарина". Редко кто помнит, что сие реакция Бонапарта на сей доклад Гумбольдта.)
В споре "обыденности" и Церкви победила Русская Церковь, но татарская суть языка никуда не ушла, обратившись в нехарактерную для славян мелодику ударной речи и голосовое пение. Тут Гумбольдт перебрасывал мостик к немецкой культуре, изучая феномен голосового пения Средней и Нижней Германии. (Все окрестные народы предпочитают пользоваться струнными, или смычковыми инструментами.) Причина же сего феномена, по мнению Гумбольдта, крылась в "культурном шраме гуннского варварства", затронувшего прежде всего - эти земли.
Эта работа Гумбольдта вызвала известное исступление немецких умов. Особенно в Австрии, где великого мыслителя тут же заподозрили во всех смертных грехах и "якобинских проделках", ибо "германская нация не может иметь родителем немытого дикаря" (sic!)!
А теперь, - представьте себе, что прошло десять лет и я, читая очередное прошение адмирала Шишкова по усилению "русскости" нашей армии, наталкиваюсь на предложение "обязать старших офицеров играть на балалайках и гуслях для приобщенья солдат к великой русской культуре"!
Я, извините, кавалерист. Навроде древнего монгола, или татарина не могу дернуть струну, не порвав ее, ибо руки мои сбиты поводьями, да саблей. И мне предлагают взять балалайку!
Сердце мое не выдержало и я написал открытый ответ бравому адмиралу, в коем интересовался - где это он видал села хоть с одной балалайкой?! Ах, в Царстве Польском? А при чем здесь "русская культура"? Гумбольдта надо читать, друг мой!
Послание мое стало камнем, брошенным в улей. Появилось письмо за подписями всех тогдашних русских писателей, начиная с Карамзина, в коем меня ругали за "оскорбление лучших чувств народа намеками на его татарство". Тут уж и я обиделся, особо на Карамзина (уж кто б... - посмотри на свою фамилию, дружок!).
Обиделся и объявил премию в двадцать тысяч рублей за изобретение духового инструмента, позволявшего одновременное голосовое пение.
За премией пришел некий немец, принесший мне "гармонию", - по-моему нет нужды объяснять, что это было такое. Я заплатил ему за такой подарок пятьдесят тысяч рублей, купил патент и просто всячески осчастливил.
Теперь встал вопрос, - что нам с ней делать? Я впервые показал эту штуку моим Братьям по Ложе "Amis Reunis". Все мы сразу же загорелись и решились написать хорошую песню специально для этого инструмента. Примеров у нас не было, ибо культура не знает предтеч для гармошки, и наш выбор пал на поволжскую версию "Wacht am Rein" со словами "Volga, Volga - Vater Volga. Volga, Volga - Deutsche Fluss".
В таком виде ее, конечно, нельзя было показать русскому слушателю и князь Львов на пару с Канкриным написали ее новую версию. Слова песни были опубликованы нами в "Пчеле" и вызвали бурю намеков и возражений.
Одно из самых главных и дельных звучало так:
"Песня хорошая, но явно искусственная, ибо представляет собой умелую стилизацию. Мелодика ее основана на распевном использовании буквы "а", в то время как для волжан характерно "оканье", тогда как для "акающей" Москвы Степан Разин всегда был и остается атаманом разбойников, недостойным никакой песни". (Как потом выяснилось - возражение Карамзина.)
Мы нарочно дали противникам вволю поупражняться в учености и остроумии, а потом предложили проверить песню на слушателе. Наши соперники с радостью согласились, ибо ведать не ведали о гармони.
В урочный день мы пригласили в солдатскую столовую полторы сотни унтеров из самых разных частей и областей необъятной России. Наши соперники думали, что мы тут встанем и хором запоем, но вместо этого ваш покорный слуга, князь Львов и граф Канкрин вынули новые диковинные инструменты и приготовились к исполнению.
Раздались смешки с шутками, ибо "истинно русскую песню" собрались играть столь несомненные инородцы, что дальше - некуда. Из нас всех один Львов имел связь с Россией, да и то - на уровне лишь фамилии.
Но только мы взяли первый аккорд и князь Львов чуток "размял пальцы", все стихло. Мы спели историю казацкого атамана и несчастной княжны в гробовом молчании. Солдаты просто молча сидели и таращились. Ни звука. Ни хлопка. Ни шевеления.
Сказать по совести, я страшно расстроился. Я так понял, что мужики не признали нашу песню за свою - за народную и чуть не расплакался от обиды. Знаете, все ж таки неприятно выставиться дураком на людях.
Мы в самых растрепанных чувствах вышли из столовой, разлили на троих и... Тут высыпали унтера, которые просто чуть не смяли нас! Они что-то спрашивали, теребили гармошки, просили повторить слова и я от изумления спросил их:
- "Братцы, а чего ж вы там-то молчали?"
На что получил в общем-то логичный ответ:
- "Так нам сказали, что для нас будут играть их благородия и если мы хоть пикнем, всем обещали всыпать шпицрутенов!"
Вы не поверите, как я растрогался сей душевной простоте неведомых доброхотов. А тут один унтер, видя мое расположение, спросил, украдкой примериваясь к гармошке:
- "Барин, а на что она тебе? А я тебе за нее службу какую ни то сослужу!"
Я был счастлив. Я со смехом сказал:
- "Раз тебе нужнее, бери. С одним уговором. Ровно через год споешь мне на ней самую душевную песню твоей деревни".
Унтер обрадовался и попытался показать мне такую песню сразу. Пальцы его не знали клавиш и получилось черт знает что, - две прочих гармошки стали рвать из рук, обещая "сжарить нам на глазах" и я крикнул:
- "Цыц, мужики! Все кому понравился инструмент - встать в очередь и записаться. Всем хватит. Условие помните? Ровно через год по одной песне. А когда соберемся, - сами и выберете лучшую. За пять лучших песен -= пять деревень освободим от налогов сроком на пять лет. Пятерых певцов освобождаем от армии. Будете петь в своих же частях, но - вольнонаемными. Соловью в клетке не петь", - не нужно и говорить, какое было одушевление.
Ровно через год на импровизированном конкурсе в Московском Кремле, сто пятьдесят лучших певцов-гармонистов из всех частей и соединений Имперской армии показали свое мастерство пред московским купечеством.
По окончании концерта купчины с заводчиками ревели навзрыд и лишь шире раскрывали свои кошели. Так возникло акционерное общество "Любителей русской гармони", которое выстроило в Туле завод по производству гармошек. А кроме того, собранные деньги пошли нашей партии на подготовку к взятию власти в 1825 году.
Если Россия прямо-таки заболела гармошкой (конкурсы на лучшего гармониста проводились аж в ротах), в Польше и на Украине к сему поветрию отнеслись с прохладцей. Однажды Прекрасная Элен примчалась ко мне с гравюркой киевской фабрики. На ней изображалась вся наша Ложа в пейсах и ермолках, распевающая "Из-за Остгава на стгежань...", а персонаж с моими чертами лица спрашивал кого-то похожего на Сперанского, - "Ну чем мы-таки не маскали?"
Элен была в истерике и требовала во всем разобраться. Я же расцеловал любимую и сказал ей:
- "Дурочка, все идет, как нельзя лучше! Мы их просто достали! До самых печенок. Все их слова насчет славянского братства оказались брехней, Польша обречена".
Если через десять лет в дни Польского Восстания у наших солдат спрашивали, жалеют ли они "пшеков", русские отвечали, - "Никак нет, - чуждый для нас народ. Скрыпычный!"
Средь инсургентов же самой популярной стала карикатура, на коей я шел с гармошкой впереди орды квасников, да охотнорядцев с засученными рукавами. По нашим лицам можно было сказать, что мы пьяны в дым и орем какую-то непотребщину. По нашим волосатым рукам катилась свежая кровь, а под сапогами хрустели скрипки, скрипки, скрипки...
А вы говорите, что языкознание с мелодикой - пустые науки!
Но я отвлекся...
Однажды я захотел без свидетелей поговорить с человеком, а скрыться от жандармов можно было лишь на нашей "тайной вечере". Разумеется, жандармы пытались сунуть нос и сюда, но Элен умела подбирать людей, что для работы, что для веселья и в том у нее - Дар Божий.
Народ в жандармах состоял - так себе, ибо в ту пору все дельные были в армии. Исключение составляли люди боязливые, а стало быть и - внушаемые. Всех их Элен "перековала" за одну беседу. Вопросы крови - дело тонкое и самые отъявленные якобинцы ломались, стоило им напомнить о детских обидах и горестях. Франция не слишком отлична от иных стран Европы и у любого жандарма, пришедшего в наш дом, было что вспомнить.
Идиотизм заключался в том, что Элен отбирала гостей по крови матери, а мой новый друг не был евреем - в ее понимании.
