я просто не знаю, как выразить, насколько я из-за этого зол.
— Я понимаю, что ты зол, и у тебя есть на это пра…
— И еще я сердит из-за того, что, если бы эта женщина не пронюхала, ты сама никогда мне об этом не рассказала бы. Я бы умер, так об этом и не узнав.
— Прости, прости меня, пожалуйста.
Я хотела спросить Аарона, не делал ли он в своей жизни чего-то такого, о чем потом жалел, — чтобы он сумел понять, каково мне, — но знала, что он ответит что-нибудь в том духе, что в шесть лет он стащил упаковку жвачки. Потому что мой муж был таким чудесным и честным и никогда мне ни по какому поводу не врал. А вот мои действия привели к массовому умопомешательству, из-за которого погибли люди. Поэтому я бросила попытки объясниться.
— И, как бы мне ни хотелось об этом забыть, пока мы живы, я буду помнить, что была одна вещь, которую ты собиралась от меня скрыть. И, вероятно, никогда не узнаю, нет ли еще чего-то такого, что ты от меня скрываешь.
Я издала странный звук, будто проверяла, могу ли еще дышать. Выяснилось, что могу.
— Ну так что? — спросил Аарон.
— Что «что»? — Я снова издала этот звук.
— Есть ли еще что-то такое, о чем тебе нужно мне рассказать? — продолжил допрос Аарон, и я по выражению его лица читала его мысли: «Я знаю, что тебе нужно еще о чем-то мне рассказать. Это проверка, Фрэнки».
Разумеется, у меня было о чем ему рассказать. Был Зеки, было все, что случилось тем летом, со всеми подробностями, которые ужаснут Аарона. У меня было, разумеется, было.
— Кое-что есть, — ответила я, — но я не в состоянии рассказывать об этом прямо сейчас. Я могу рассказать тебе, и я обязательно расскажу, но мне нужно какое-то время, чтобы это обдумать.
— Как знаешь, — сказал он еще более сердитым голосом. — На твое усмотрение.
— В смысле? — не поняла я. — Когда скрываешь что-то так долго, требуется немного времени, чтобы самой с этим разобраться. Мне нужно, чтобы ты проявил ко мне терпение.
— Ты ведь не уходишь от нас? — спросил Аарон, и казалось, он сейчас расплачется. — Не собираешься уехать куда-то и никогда к нам не вернуться?
— Ну что ты, Аарон. Конечно же, нет. Ты и Джуни — единственное, что мне дорого.
— И постер.
— Ты и Джуни — единственные, кто мне дорог, — поправилась я. — Я никогда, слышишь, никогда от вас не уйду.
— Ладно, — произнес он, сделав глубокий вдох.
— Но мне понадобится ненадолго уехать.
— О господи, Фрэнки…
— Мне нужно кое-что прояснить. Нужно съездить в Коулфилд. Нужно рассказать маме. Нужно поговорить с этой писательницей и убедиться, что она правильно понимает все нюансы.
— Ладно, — ответил Аарон. Выглядел он крайне подавленным.
В этом-то и дело. Пусть я облажалась, но я это признала. И теперь, если Аарон не хочет меня терять, если он хочет сохранить нашу жизнь в ее прежнем виде, он должен дать мне шанс облажаться еще немного. Но это же брак? Это же любовь? Я надеялась, что да.
Если честно, мне не хотелось задумываться о дальнейшем. Для меня всегда было крайне важно то, что Аарон считает меня хорошей. Я и была хорошей — хорошей матерью, хорошим партнером и хорошим человеком. И я не знаю, что бы делала, если бы Аарон так не считал.
И в этот момент меня осенило: всю оставшуюся нам жизнь. Я хочу быть с ним всю оставшуюся мне жизнь. Не только сейчас, а всегда. Пройдут годы, и он будет единственным взрослым человеком, с которым я смогу поговорить. Я осознала, что одна из причин, по которым мне не было дела до всего остального мира, заключена в том, что Аарон давал мне то, в чем я нуждалась. А теперь, возможно, я это разрушила. Но я сделала то, что должна была сделать. Я должна была позволить этой истории дойти до конца, а потом я вернусь и, надеюсь, смогу рассказывать и другие истории.
— Джуни будет дома минут через пять. Би мне только что написала, — сообщила я Аарону.
— Пока не говори ей ничего, — сказал он.
— Она все равно ничего не поняла бы.
— Я хочу, чтобы ты вела себя так, будто все прекрасно. Хочу, чтобы ты спала на нашей кровати. Не хочу, чтобы переходила в гостевую спальню, разыгрывала драму и все усугубляла. Я сказал тебе, что на данный момент все в порядке, поэтому ты должна вести себя как обычно. Ты должна быть с нами хорошей.
— Я и не собиралась спать в гостевой спальне, — ответила я.
— И я не собираюсь.
— Кровать там не очень.
— Ты меня любишь? — спросил он.
— Да, — ответила я, не задумываясь. Было так здорово отвечать на вопрос, не требующий постоянного внесения корректив в мыслительный процесс. — Я люблю тебя, и ты это знаешь.
— Ладно, я тебе верю. — Однако после этого он на некоторое время замолчал, и я подумала, что он все-таки сомневается. Я уже собиралась что-нибудь сказать, но он жестом руки меня остановил.
— Я пытаюсь вспомнить эту надпись, — пояснил Аарон. — Пытаюсь воспроизвести ее как можно точнее.
— Окраина — это…
— Не подсказывай, не надо. Короче… Окей, окраина — это… — Остаток текста мой муж произнес одними губами, кивая при этом, словно читал заклинание, а впрочем, так оно и было.
Он поднял на меня глаза:
— И ты сама это придумала?
— Да.
— Своим подростковым умом?
— Да, — не стала отрицать я.
А потом в дом ворвался вихрь по имени Джуни с опустошенной наполовину коробкой ирисок «Милк Дадз». Наша абсолютно одуревшая от сахара дочь с ходу принялась излагать сюжет только что просмотренного фильма, и я подумала: «Ох, слава богу». Я всегда буду благодарна ей, такой красивой и чудесной, за этот хаос, за то, как она заставляет нас жить дальше, двигаться вперед, чтобы просто поспевать за ней. Я слушала, как она пересказывает сюжет, и хотя понять что-либо было совершенно невозможно, внимала ей во все уши, как будто это помогло бы мне по-настоящему его осмыслить.
Когда я въезжала во двор, мама уже ждала меня на крыльце. Она была очень красивой, с короткими, совершенно седыми волосами (она решила их не красить). На ней был адидасовский спортивный костюм камуфляжной расцветки, на ногах — совершенно безумные высокие кроссовки с верхом, имитирующим змеиную кожу, и каким-то тропическим рисунком, стоившие, по моим сведениям, больше двухсот долларов. После того как дети
