начнут лечить рак. Вот-вот найдут Философский камень. Но все не так. Они просто еще одни сумасшедшие. О боже.
Впервые за неделю я включаю ноутбук и несколько часов подряд, пока в комнату не заходит мама с таблетками, читаю в интернете статьи, посвященные посттравматическому стрессовому расстройству. И понимание окружающего становится более четким. Я создала для себя совершенно иную реальность, реальность, в которой никогда не существовало моей единоутробной сестры-близнеца. Лилиан Ковальчик. Я вспоминаю старое видео из домашнего архива:
– And what name do we call her in Russian? (А как мы будем называть ее по-русски?)
– Hm. I guess, Вивиан? Ви? (Хм. Думаю, Вивиан? Ви?)
– То есть Вивиан и Лилиан? Родная, ты настоящий гений!
Я запиваю лекарство, которое начинает растворяться прямо во рту и одаряет меня неимоверной горечью. Я заслужила. Мама меряет мне температуру и обещает, что завтра я смогу принять ванну. ВКонтакте мне приходит оповещение. Я рада, что могу отвлечься.
Артур: Привет. Ты как?
Вивиан: Привет! Спасибо большое за фото, песни. Я обязательно все послушаю, как только голова перестанет гудеть. Мне уже лучше. Только еще с легкими проблема.
Артур: Ого! С легкими или бронхами?
Вивиан: С бронхами! Да, точно.
Артур: Когда вернешься в школу?
Вивиан: Я еще пью антибиотики. Наверное, в следующий понедельник.
Артур: О нет! Слишком долго. Можно… тебя навестить?
Вивиан: Не боишься заразиться?
Артур: Считай, что у меня иммунитет:)
Вивиан: Тогда, конечно, я буду рада.
Артур: Заеду завтра сразу после школы!
Артур присылает мне уйму радостных стикеров и смайликов, и это поднимает мне настроение лучше чего-либо. Включаю на телефоне песни, которые он прислал ранее, и ложусь спать. Проводя по экрану, я режу подушечку пальца, словно бы об бумагу. Высасываю из пореза кровь и, проваливаясь в сон, ощущаю, как по щеке течет одна-единственная слеза. Только я не могу понять, откуда она взялась: от физической боли или душевной.
Утром я чувствую себя разбитой. Да-да, как экран моего телефона. Просыпаюсь около десяти часов, читаю мамину записку рядом с миской с хлопьями. Она померила мне температуру перед уходом и дала green light [36] на принятие ванны. Я выхожу после часового ритуала распаренной, красной, свежей. Хочу дать волосам высохнуть без фена, но мой надзиратель говорит, что «если нужно, то сам их высушит». Надеваю легинсы и теплый свитшот и иду завтракать.
– Стой, пока не ешь. Давай посмотрю горло. Скажите: «А-а-а». Нет, лучше не говорите. Ужас! Горло краснющее, а хрипишь-то как. Будем делать уколы? – «НЕТ!» – Тогда подключай полоскание, куплю тебе еще брызгалку. Я в город, давай телефон. Вернусь как раз к приходу Голда. Я все знаю, – говорит друг, когда я даже еще не успела округлить глаза.
Остаюсь на кухне одна и заставляю себя проглотить несколько ложек хлопьев. Они комом застревают в больном горле.
У каждого члена семьи дома есть тайник. У моей мамы это старая деревянная шкатулка, обитая внутри красным бархатом. Я видела ее пару раз и здесь – в самом нижнем ящике комода. В таких шкатулках хранятся старые фото на документы, билеты в театр, сломанная бижутерия и другие памятные безделушки.
Я вихрем поднимаюсь на второй этаж, но у двери в родительскую комнату впадаю в ступор. Что я хочу там найти?
Опускаюсь на колени и достаю из нижнего ящика с домашней одеждой шкатулку – ящик Пандоры. Что я собираюсь выпустить? Руки трясутся. Закрываю ящик и сажусь спиной к комоду. Возможно, я уже знаю, что внутри – когда-то я это видела и, конечно, перенесла в папку с паролем под названием «Забыть».
Одним движением дрожащей руки крышка поднимается. Поверх безделушек лежит толстая стопка фотографий матовой белой поверхностью вниз. Выдыхаю и переворачиваю ее.
Совсем молодая мама с двумя малышами на руках. Родители на фоне старого дома – у каждого на руках по малышке в чепчике. Две малышки сидят на горшках, крепко держась за руки. Те же девочки, но уже со смешными хвостиками рядом с дедушкой и бабушкой на фоне Вавельского дракона. Сзади фотографии подписаны: Vivian and Lilian 1 y.o.; V. and L. 3 y.o. Poland; L. and V. 5 y.o. (Вивиан и Лилиан 1 год; В. и Л. 3 года, Польша; Л. и В. 5 лет). При виде фотографии улыбающихся девочек рядом с тортом с перевернутой цифрой 8 меня пробирает дрожь. Это тот момент, который я вспомнила. После еще пары фотографий я вижу ту самую, увидев которую, впервые за несколько месяцев заговорила, – близнецы в школьной форме.
Я не могу поверить в то, что вижу.
Я не могу поверить в то, что на фотографиях я. Мы.
И совсем не ожидаю увидеть на следующих фотографиях то, что мне предстоит увидеть.
Я пролистываю их очень быстро и, не закончив, бросаю на пол, бормоча без остановки:
– No, no, no, no, no! (Нет-нет-нет-нет-нет!)
На последних фотографиях изображены близнецы, или только одна из них в больничных условиях, или же дома, но в окружении медицинских приборов. Лили на них – худая, бледная, изможденная, сначала похожая на себя, меня, нас, а потом уже совершенно чужая – инопланетная, лысая, в разных шапках.
Впервые за долгие годы я даю волю эмоциям – начинаю истерично плакать, бьюсь в слезных конвульсиях, лежа на полу, поджимая колени к груди, кусая кулаки, не сдерживая всхлипы; и, если бы могла, я бы даже закричала, но мой организм явно против. Я корю себя за годы беспамятства, ведь вместо того, чтобы чтить память своей второй половины, я заставила себя забыть о ее существовании и запретила помнить своей семье. Я не имею права называться человеком. I am sorry, Lily, I am so sorry [37] – бормочу я, не издавая в то же время ни звука, и лежу так, в горько-соленой луже собственной слабости, до того момента, пока в мою ногу не врезается робот-пылесос. Я уже не плачу, внутри меня нет ничего, кроме зияющей пустоты, я смотрю на разбросанные фото и спинку родительской кровати. На руке жужжит фитнес-браслет – время размяться. На часах – 14:40.
«Надо вставать, Ви» – говорю я себе. Собираю фотографии, не смотря ни на одну из них, и запечатываю ящик Пандоры. Надеюсь, что мама ничего не заметит, а пылесос замоет мои слезы. Умываюсь холодной водой и достаю первую попавшуюся тканевую маску – выгляжу я именно так, как и должен выглядеть человек, проплакавший три часа.
По телевизору показывают передачу про путешествия, и это помогает мне отвлечься примерно на двадцать процентов. В половину четвертого с телефоном, таблетками и макарунами возвращается Саша.
– Ну и погодка. Лучше уж сидеть дома. Шутка. Классная погода, просто решил тебя приободрить. Чего это ты сияешь? – Изображаю руками маску. – А! Это правильно. Все мы знаем, кто приходит. – Подхожу к другу и бью его в бицепс. – Ай! Я тебе тут бегаю по делам, а ты вот какая. Горло полоскала? – «НЕТ!»
Перед тем, как отдать мне телефон и десерт, Саша следит за тем, чтобы я прополоскала горло, брызгает мне на гланды ужасно неприятное лекарство и заставляет доесть мюсли.
– Ну все, заслужила, – говорит Саша, протягивая телефон. А я не спешу его брать и, под гнетом еще не остывших эмоций, обнимаю друга. – Ха, это у тебя спасибо такое? Да на здоровье, только не болей. Вот так. Ну все, все. Бери гаджет, пиши своему боксеру.
Не успеваю я отстраниться, как закатываю глаза. Саша тоже хранит нашу семейную тайну долгие годы. И как только ему это удается? Неужели меня так сильно любят?
Стоит мне только развязать бантик на коробке с макарунами, как в ворота кто-то звонит.
– Ви, это к тебе! – слышу голос Саши и словно прирастаю ногами к полу. Я думала, что была морально готова принимать гостей. Гостя. Поворачиваюсь лицом ко входу, вижу краешек приоткрытой двери и понимаю, что смысла прятаться нет. I need to see a friendly face [38].
Артур немного растерян, но при виде меня расплывается в широкой улыбке.
