За кассой сидела усатая кассирша в белом халате. Из выреза халата выглядывал полукруглый воротник розовой блузки в горошек. Кассирша выбила чек толстыми пальцами и, не глядя на нас, протянула его тете Груше. Тетя Груша отсчитала деньги. Кассирша крикнула в глубину магазина, привезли ли цыплят и говяжью вырезку, но ей ничего не ответили, и тогда она кинула нам сдачу. Обычно нам кидали сдачу пригоршней монет желтых и серебристых, но в этот раз мы получили одну большую толстую монету, я схватила ее и тут же спрятала в карман.
- Отдай мне деньги, - сказала тетя Груша, когда мы вышли из магазина.
- Ты что, - удивилась я, - ты разве забыла, что я коплю на трехколесный велосипед?
Тетя Груша всегда отдавала мне сдачу из магазина. Я приносила ее домой и складывала в коробочку из-под зубного порошка, стоящую на подоконнике. Иногда дядя Кирша открывал мою коробоч-ку, отсчитывал мелочь и шел за папиросами.
- Здесь целый рубль, - настаивала тетя Груша.
- Как это он уместился в одной монетке? - не поверила я.
Тетя Груша рассердилась.
- Отдай назад! - и схватила меня за руку.
- Ну и возьми! - обиделась я и бросила монетку на асфальт.
Монетка бледно звякнула рядом с ее сапожками "прощай мо-лодость!", покрутилась на месте, тоненько напевая: "Прощай, про-щай...", и замерла. Тетя Груша тяжело нагнулась за ней. Я ду-мала, что она скажет, когда разогнется. Но она молча выпрямилась и печально посмотрела на меня.
- Давай поговорим, - предложила я.
- Нет, - отказалась тетя Груша, - я больше не буду с тобой разговаривать.
- Никогда? - удивилась я.
- Никогда.
- А кто же будет мне читать? - заволновалась я.
- Не знаю...
- Может быть, дядя Кирша?
- Вряд ли, - усомнилась тетя Груша, - у него очень много дел.
- А кто тогда? - тревожилась я. - Натка? Но вряд ли она согласится. Аленка? Но она не умеет читать... Кто, скажи!
Но тетя Груша молчала. Я видела, что из ее синей сумки тор-чит корешок "Питера Пена" и что напротив магазина, из которого мы только что вышли, находилась библиотека.
- Послушай, - ласково сказала я и потянула ее за рукав. - За что ты рассердилась на меня?
Но она продолжала молчать.
- За что...
И тут вдруг в глазах стало тепло и тяжело. Мои пальцы, лежащие на ее рукаве, расплылись, а буквы на корешке "Питера Пена" стали широкой белой полосой.
Мы стояли у светофора, и его веселенький красный огонек, упрятанный под круглое стекло, вдруг вытянулся и погас. За ним тотчас зажегся желтый, но не круглый, а такой же вытянутый, и так же задрожал под толстым стеклом, просясь наружу. Машины встали, и мы пошли через дорогу. Я шла и смотрела вниз: мои коричневые сапожки расплывались.
- Стой, милая! Стой!- услышала я над собой громкий плачу-щий голос.
Я подняла мокрое лицо и остановилась. И тетя Груша остано-вилась тоже.
Вместо того чтобы застыть на зеленый свет рядом с други-ми машинами, по дороге медленно, но упорно шла белая лошадь-тя-желовоз и тянула за собой телегу с мужиком в телогрейке. Мужик дергал за поводья, умоляя, чтобы она встала. Она оглядывалась на него, ласково кивала и продолжала идти. У нее были тяжелые копы-та, мокрые широкие глаза и редкая грива. У мужика на телеге были тяжелые короткие ладони и точно такие же мокрые широкие глаза.
- Стой, милая! - певуче прокричал он.
Лошадь снова оглянулась на его ласковый голос, ласково взгля-нула на него и остановилась как раз посередине перехода.
Мы с тетей Грушей стояли перед телегой, а люди, шедшие нам навстречу через дорогу, стояли напротив нас, но с другой сто-роны.
- Пошла, милая! - зарыдал мужик.
Лошадь не двигалась и добро глядела на него.
Мы с тетей Грушей стояли и ждали. И люди напротив тоже сто-яли и ждали, только один худенький молодой человек в куртке с приподнятым воротником, обошел телегу и перебрался на другую сторону улицы.
- Пошла, милая! - умолял мужик и хлестал лошадь.
Лошадь тихо качала головой.
В это время зажегся красный свет, но машины не поехали. Они загудели, и лошадь ласково оглянулась на них и тряхнула гри-вой. Ей стало жарко. И вдруг она вздрогнула, потому что из гудения машин вырвался пронзительный милицейский свисток. Она занесла ногу с тяжелым копытом, намереваясь сделать шаг, но потом переду-мала и опустила ее назад. И снова любяще посмотрела на хозяина и обвела взглядом ревущие машины и людей, по обе стороны телеги.
- Добрая лошадка! - сказала я и протянула к ней руку.
Она часто замигала и потянулась мне навстречу.
- Но, милая! - снова всхлипнул мужик и хлестнул ее по широкой спине.
Я подумала, что ей очень больно. Но она даже не замечала побоев хозяина. Она не двигалась с места, разглядывала людей и синие буквы "Зоопарк".
К мужику подошел милиционер и сказал:
- С вас штраф!
Но мужик ответил, что нету.
Милиционер не расслышал, потому что машины очень громко гудели. Он сердито махнул на них жезлом, и они замолчали.
- Нету, - повторил мужик, - сил у нее нету! Она старая, в городе напугалась. Я говорил им в совхозе: "Дайте мне Савраску или Задора, те помоложе. Или пошлите грузовик!" Но они...
- Проходи! - махнул милиционер жезлом нам с тетей Грушей.
Мы не пошевелились.
- Проходи! - повторил милиционер людям напротив, но и они не двинулись.
Напротив нас у телеги худая высокая бабка в берете, лежав-шем на щеке вторая щека была открыта, - приподняла бровь и ска-зала:
- Некультурно, ах как некультурно!
За ней стоял мальчишка без бровей и широко улыбался мне. Я, как дядя Кирша, сделала благородное лицо.
Тетя Груша и старуха с поднятой бровью заметили друг дру-га и покивали. Тогда я покивала мальчишке без бровей. Он по-махал мне рукой и подпрыгнул.
- Заплатите штраф, - повторил милиционер, и мужик, пошарив в кармане телогрейки, достал три кругленькие монетки. Я зна-ла, что в каждой из них умещается по рублю.
Я вспомнила, как мы с тетей Грушей сидели за столом, на-крытым зеленой скатертью. На столе лежала книга, раскрытая на странице с картинкой лошади, впряженной в телегу с мужиком. Там на картинке была точно такая же, с тяжелыми копытами, белая лошадь и точно такой же белесый широколицый мужик. Ниже шли строчки стихов, и тетя Груша читала мне звонким голосом. За окном крупным снегом осыпаiлась зима, и это стихотворение про зиму мы с тетей Грушей выучили наизусть.
Мужик заплатил штраф и надрывно крикнул:
- Но!
И следом сразу же добавил потухающим голосом:
- Бесполезно!
И все затихли от такого надрывного горя, и даже милиционер не знал, что делать. Штраф он уже получил, телега не трогалась, люди не расходились. Он стоял, опустив жезл, и молчал.
- Зима! - громко сказала я, вспомнив тети-Грушино чтение. - Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Его лошадка, снег почуя...
Все обернулись на меня и я продолжила:
- ...плетется рысью как-нибудь...
И даже мужик обернулся на меня с телеги.
- Я скоро научусь читать, - объяснила я всем. - А пока я еще читать не умею. Мне сейчас читает тетя Груша! - и я указала на тетю Грушу. Тетя Груша скромно потупилась. - А вы? Вы умеете читать? - спросила я у мужика на телеге.
Но он только махнул на меня рукой. Я увидела, что у него красная сморщенная ладонь. Он отвернулся и закрыл лицо рукавом. Он горевал.
Белая лошадь тряхнула головой и медленно тронулась. Теле-га отъехала, открыв нас с тетей Грушей в полный рост. В толпе послышались смешки, вспыхнули огоньками сразу с нескольких сторон. "Наверное, они смеются над тети-Грушиными сапогами", - подумала я, но не успела узнать, потому что тетя Груша потащила меня через дорогу.
Милиционер радостно засвистел, и я с облегчением увидела, что мы идем не домой, а в библиотеку.
Библиотека была пуста, но на столе перед книжными стеллажами стояла чашка недопитого чая, надкушенное яблоко и развер-нутая конфета "Мишка на Севере".
Тетя Груша покашляла и сказала: "Здравствуйте!", я покаш-ляла следом, и тогда из-за стеллажей вышла библиотекарь. Каждый раз, когда мы приходили сюда, меня удивляло, почему муж
ским сло-вом "библиотекарь" называется женщина. У нее были короткие воло-сы, круглые очки, рубашка с черным галстуком, коричневый пиджак, но дальше вместо брюк шла коричневая юбка и черные стоптанные сапо-ги.
Мы с тетей Грушей вернули "Питера Пена" и взяли почитать "Сказки Пушкина".
- Вам не трудно управляться одной с такой девочкой? - спро-сила библиотекарь, когда мы собирались уходить.
- Совсем не трудно, - ответила тетя Груша. - К тому же моя Леля может по-английски.
- Вот как? - сказала библиотекарь и надкусила конфетку "Мишка на Севере".
Я слегка кивнула. Ее нос был тесно зажат очками и казался очень маленьким, поэтому она каждый раз глубоко вздыхала, прежде чем начать говорить. Кончик ее носа, весь усеянный черными точечками, был белым и рыхлым и походил на булочку с маком, разломленную пополам.
- Удивительно, - вздохнула библиотекарь, отпивая из чашки. - Как такая девочка может говорить по-английски! Это вы ее нау-чили? - обратилась она к тете Груше и достала из ящика стола ме-шочек с конфетами.
