В азарте он расстрелял все патроны. Не оставил единственной пули для себя.
И тотчас его зацепила вражеская пуля. Потом нахлынуло беспамятство. А когда Аслан открыл глаза, то понял: произошло самое страшное, что может случиться с бойцом на войне: он в плену. Все было так нелепо, так чудовищно, горько, неожиданно, что он наверняка покончил бы с собой, если бы мог...
Это было 4 июля 1942 года, когда враг оккупировал Севастополь.
...С первого дня войны, если противник занимал наши села и города, мы писали и говорили: "Временно оккупировал". Оказавшись в лапах фашистов на временно оккупированной территории, Аслан спросил себя: надолго ли? И после тяжких раздумий, перешагнув через отчаяние первых дней, решил: ненадолго. Не надо умирать раньше смерти, как любил говорить бессмертный Павел Корчагин... Не надо! Жизнь дана тебе не случайно. Ошибки свои и ошибки судьбы можно исправить.
Но одно дело - решить, другое - исполнить. Бесконечно длинным оказался путь от первых минут неволи до первых мгновений свободы. Были на этом пути Бахчисарай, Симферополь, Джанкой... Лагеря военнопленных, битком набитые теплушки...
В первые дни пленным был положен дневной рацион: двести граммов сырого хлеба и стакан семечек. Паек, при котором не умрешь, но человеческий вид потеряешь. Странно: в те дни среди пленных нашлись такие ловкачи и дельцы, у которых откуда-то появились продукты, им зачем-то требовались более или менее приличные вещи. Многие отдавали им одежду за кусок хлеба, часы - за коробку спичек.
Скоро, однако, и менять стало нечего. Все ценное с пленных содрали полицейские и немецкая охрана.
Аслан сохранил только кисет. Этой вещицей он дорожил пуще глаза. Частенько, предварительно убедившись, не смотрит ли кто, он доставал украдкой этот кисет, гладил темно-красный бархат, любовался рисунком. На одной стороне кисета золотом были вышиты джейраны, на другой - звезды, пестрые цветы. Шнурки с золотым полумесяцем на концах... Потянешь за один конец - кисет раскроется, отпустишь - закроется. Возьмешь его - и как будто чувствуешь прикосновение родных рук. Они вышили на кисете узоры, они наполнили его сушеным шаны...*
______________
* Шаны - сорт винограда. Растет на Апшероне, в Азербайджане.
Аслан развязывал холщовый узелок, бережно брал прозрачные сморщенные ягоды, вдыхал родной запах знойной апшеронской земли и, не попробовав ни одной изюминки, опускал их в кисет. Горячие спазмы схватывали горло, слезы застилали глаза.
В Джанкое пленных продержали дней десять, потом стали группами переводить в другие места.
Голодные, оборванные, брели пленные друг за другом под конвоем фашистских солдат. Куда? Навстречу чему они шли? Что их ждало? Кто выдержит испытание? Кто умрет, как в бою, кто склонит голову перед врагом? Этого никто не знал.
По тридцать - сорок километров проходили ежедневно. Тех, кто отставал, конвоиры хладнокровно пристреливали. И поэтому каждый напрягал последние силы, чтобы двигаться, не упасть и не погибнуть.
Едва начинали сгущаться сумерки, объявлялся привал - немцы побаивались, что, как ни измучены пленные, ночью они могут сбежать.
Стояло необыкновенно душное лето. Накаленная за день земля еще долго после захода солнца дышала, как жаркая печь. Можно было спать под открытым небом. Только сначала надо утолить бешеный голод.
И измученные, израненные люди припадали к земле в поисках съедобных кореньев, рвали и ели траву.
Не было сил думать, что будет дальше; страх и тревога отступали перед безразличием ко всему.
Прошло какое-то время, пока люди опомнились, в состоянии стали судить о своем положении. И тут же появилась, не давая ни на минуту забыться, мысль об избавлении. С появлением этой мысли возникла и надежда. Пленные перестали ждать смерти как избавительницы от страданий.
Аслан, шагая рядом с другими, раздумывал о том, что делать, как быть.
Колонну пленных остановили на подходе к железнодорожной станции. Было время обедать, но выдать жалкий паек никто не спешил.
Проходящие мимо жители, особенно женщины, плача от жалости, бросали пленным сухари, хлеб, вареный картофель. Голодные люди ловили куски, затевали из-за них такие драки, что иногда никому ничего не доставалось.
Аслан был силен, но сдерживал себя, в драку из-за куска не лез.
Так и не покормив, пленных повели дальше.
Мучила нестерпимая жажда. Невольно вспомнились прохладные родники, студеная шолларская вода. Аслан глотал тягучую слюну.
Шли вдоль Днепра. Усиленный конвой не позволял никому подойти к воде. А вода, чистая, прозрачная, ласково плескалась у самых ног. Напиться хотя бы разок досыта, а там будь что будет. С этой мыслью то тут, то там, не выдержав пытки, из колонны стали выбегать люди. Они кидались к реке. Но ни один не добежал до воды - автоматы конвоиров подкашивали их на бегу. Остальные отворачивали от реки побелевшие лица...
Наконец показался железнодорожный вокзал. И опять не сбылись ожидания, что дадут баланду. Вместо этого немцы пересчитали пленных и стали загонять их в товарные вагоны. По сто человек в вагон. Ни присесть, ни прилечь. Грязные, потные, люди стояли, тесно прижавшись, не имея возможности даже пошевельнуться, ненавистные сами себе и друг другу.
Вечером поезд остановился, охрана выволокла из вагонов трупы, и перед носом живых, не успевших даже глотнуть свежего воздуха, двери вагонов снова наглухо закрылись.
Эшелон стоял на станции долго.
Аслан оказался прижатым к самой стене. Он был высокого роста, поэтому мог глядеть в зарешеченное окошечко. И когда к вагону подошла сгорбленная сердобольная старушка, он не сдержался.
- Тетенька, - крикнул он ей, - дайте нам воды! Умираем...
Старушка глянула вверх, что-то сказала по-украински и ушла. Через минуту она появилась с полным ведром в руке. В ведре плавала консервная банка. Старушка зачерпнула воды, бросила Аслану конец бечевки, привязанный к банке. Осторожно, словно бесценный груз, Аслан подтянул наверх банку, передал товарищам.
В тот момент, когда он возвращал пустую банку старушке, случилось такое, чего он никогда не мог забыть: коротко затрещал автомат. Старая женщина, охнув, осела на землю....
"Я, я виноват в ее смерти, - твердил Аслан всю дорогу. - Зачем я попросил воды. Лучше бы мне умереть!"
Эшелон дотащился-таки до пункта назначения. Стало известно, что это Кременчуг.
Пленных вывели из вагонов, построили и погнали в лагерь.
Что это был за лагерь? Голый пустырь, огороженный густым и высоким забором из колючей проволоки. Сверху - бездонное небо. Ночью - звезды, днем - нещадно палящее солнце. Убогие, наспех сколоченные бараки, в которые по своей воле не зайдешь, из которых по своей воле не выйдешь.
В тот день Аслан не притронулся к куску хлеба - не хотелось ни есть, ни пить, ни думать.
Лагерь...
Здесь были люди, которые попали в плен в самом начале войны. Теперь они больше походили на мертвецов. Были еще не остывшие после боя, не привыкшие к своему трагическому положению. Были такие, которым уже все нипочем.
Но никто, кажется, не остался равнодушным, когда привезли новую партию пленных. Как оживились эти ходячие скелеты, как принялись расспрашивать, искать земляков!
Среди них и встретил Аслан не кого-нибудь, а бывшего своего учителя Якова Александровича.
Учитель узнал его первым.
Аслан растерянно глядел на тощего, обросшего густой бородой человека с морщинистым лицом.
- Не узнаешь? - Человек грустно усмехнулся. И по этой усмешке и карим глазам Аслан наконец тоже узнал его.
Они обнялись.
- Давно из дому?
- Скоро год...
- А я - то думал, ты сообщишь мне что-нибудь о детях! - почти простонал учитель. - Они ведь считают меня погибшим.
Яков Александрович, а за ним и его бывший ученик опустили головы. В последний раз они виделись года два назад. Учитель, низенький, плотный, очень стеснялся тогда своей полноты. А вот похудел и без утренней зарядки, без прогулок - растаял, подобно свече. Тогда у него только-только начинали седеть виски, а теперь он весь белый как лунь. В сорок лет - как шестидесятилетний старик...
Долго молчали. Говорить - о чем?
- Ты где работал после школы, Аслан? - спросил наконец учитель.
- Да можно сказать, почти не работал. Ведь только окончил школу война... Добровольцем ушел в армию. Учился на шестимесячных курсах офицеров, получил звание младшего лейтенанта - и на фронт, командиром взвода. Ехал, думал: повоюем... А вот...
Опять воцарилось тягостное молчание.
- Ничего, Аслан, ничего... - Яков Александрович вдруг спросил: - Ты помнишь сказку о Мелик-Мамеде?
- Конечно, помню.
- Лагерь военнопленных - это похуже темного царства. Трудно вытерпеть, выстоять... А надо. Выстоим, и настанет час - будем сражаться с врагами, как добрый богатырь Мелик-Мамед сражался с драконом, захватившим источник воды.
- Верно!.. Только как же отсюда вырваться?
