ее не знала.
Когда стало ясно, что у моей матери деменция, Финн поинтересовался:
– Что ты собираешься делать?
– Ничего, – ответила я.
Она почти не заботилась обо мне, когда я была маленькой. Так почему же я должна заботиться о ней сейчас? Я помню выражение лица Финна, когда он осознал, что я воспринимаю любовь как услугу за услугу. Возможно, так и есть. Я не хотела бы вновь увидеть это выражение на его лице, но я знала свои возможности: у меня не было ресурсов, чтобы опекать больного Альцгеймером на ранней стадии. Поэтому я тщательно изучила вопрос, поговорила с ее лечащим врачом и рассмотрела несколько предложений из различных учреждений. «Гринс» показался мне лучшим местом из всех возможных, но он стоил дорого. В конце концов я собрала все вещи в маминой квартире, продала на аукционе «Сотбис» фотографии с ее стен, и в результате получилась сумма, которая вполне покрывала расходы на ее новое место жительства.
Ирония была в том, что родитель, по которому я отчаянно скучала, уже давно покинул этот мир, в то время как родитель, которого я воспринимала как данность, отныне полностью от меня зависел.
Итак, я приклеиваю улыбку на лицо и сажусь на диван рядом с мамой. Я могу пересчитать по пальцам двух рук свои визиты к ней с тех пор, как пристроила ее сюда, но при этом инструкции персонала я помню очень четко: ведите себя так, будто она вас знает, и даже если она вас не вспомнит, то, получив сигнал дружеского к ней расположения, отнесется к вам как к другу. В свой первый визит на вопрос матери «Кто ты такая?» я ответила:
– Твоя дочь.
Мама так разволновалась, что вскочила со своего места, бросилась вон из комнаты, споткнулась о стул и порезала себе лоб.
– Это ведь «Колесо фортуны»? И кто выигрывает? – спрашиваю я и устраиваюсь поудобнее, словно я тут частый гость.
Ее глаза устремляются на меня. В них мелькает замешательство, похожее на мигающую красную лампочку на панели управления, но вскоре оно затухает.
– Женщина в розовой блузке, – отвечает мама; ее брови сходятся у переносицы, она явно пытается вспомнить, кто я такая. – А ты…
– В прошлый мой визит на улице было еще тепло, – перебиваю я, давая ей понять, что пришла не впервые. – И сегодня там тоже очень приятно. Может, откроем дверь на веранду?
Мама кивает, и я подхожу к двери, ведущей на веранду.
Она оказывается незапертой.
– Ты должна всегда закрывать дверь на защелку, – напоминаю я маме.
Сбежать через веранду невозможно, и все-таки я переживаю из-за того, что дверь не заперта.
– Мы собираемся прогуляться? – спрашивает мама, когда в комнату врывается поток свежего воздуха.
– Не сегодня, – отвечаю я. – Но я завтра отправляюсь в путешествие. На Галапагосские острова.
– Я была там, – оживляется мама, цепляясь за нить воспоминаний. – Там живет одна черепаха. Одинокий Джордж. Последний представитель своего вида. Вообрази себе, каково это, быть последним из чего бы то ни было на свете.
Внезапно меня начинают душить слезы.
– Он умер, – говорю я.
– Кто? – склонив голову набок, уточняет мама.
– Одинокий Джордж.
– Какой еще Джордж? – спрашивает она и прищуривается. – А ты кто такая? Я тебя знаю?
Ее вопрос ранит меня.
Я не очень понимаю, почему мамина забывчивость причиняет мне боль именно теперь, ведь на самом деле она никогда меня не знала.
Когда Финн возвращается домой из больницы, то застает меня лежащей в постели под одеялом. На мне моя любимая фланелевая рубашка и спортивные штаны, на коленях лежит открытый ноутбук. Сегодняшний день меня просто расплющил. Финн садится рядом со мной и прислоняется спиной к изголовью кровати. Его золотистые волосы мокрые, а значит, перед тем, как пойти домой, он принял душ еще на работе, в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка. Он работает ординатором в отделении хирургии, но носит хирургическую форму, которая отлично демонстрирует его бицепсы и покрытую созвездиями веснушек кожу на руках. Финн смотрит на экран моего ноутбука, а затем на пустое ведерко с мороженым, стоящее на кровати рядом со мной.
– Ух ты! – удивляется он. – «Из Африки»… и мороженое с жареным пеканом? Это типа тяжелая артиллерия.
Я кладу голову ему на плечо.
– У меня был дерьмовейший день, – жалуюсь я.
– Не у тебя одной, – отвечает Финн.
– Я потеряла клиента.
– Я потерял пациента.
– Ты выиграл. – Я тяжело вздыхаю. – Ты всегда выигрываешь. Сорванная сделка в области искусства еще пока никого не убила.
– Нет, я имею в виду, что у меня потерялся пациент. Пожилая женщина с ДТЛ ушла из палаты прямо перед отправкой на операцию на желчном пузыре.
– Добродушно-толерантное лицо?
Губы Финна растягиваются в улыбке.
– Деменция с тельцами Леви, – поясняет он и тем самым заставляет меня вспомнить о моей матери.
– Ты ее нашел?
– Ее нашла наша служба безопасности. Она была в родильном отделении.
Интересно, что заставило ее отправиться именно туда – какая-то ошибка внутреннего GPS или хвост воспоминаний, который, словно воздушный змей, улетел так высоко в небо, что его едва можно разглядеть.
– Тогда в этот раз победа остается за мной, – заявляю я и коротко пересказываю ему свою встречу с Китоми Ито.
– По большому счету никакая это не катастрофа, – резюмирует Финн. – Ты еще можешь получить повышение, если со временем она все-таки решится продать картину.
Что мне больше всего нравится в Финне (ну ладно, одно из качеств, которые мне нравятся в нем больше всего), так это принятие того факта, что мое будущее четко расписано на годы вперед. Его будущее, я знаю, тоже распланировано до мелочей. Но главное – наши планы во многом совпадают: успешная карьера, затем двое детей, затем огромный загородный дом, восстановленный из руин. «Ауди ТТ». Чистокровный английский спрингер-спаниель и взятая из приюта дворняга. Проживание за границей в течение полугода. Финансовая подушка в виде банковского счета, чтобы можно было в любой момент купить зимние шины или заплатить за новую крышу. Должность в совете директоров приюта для бездомных, больницы или благотворительной организации по борьбе с раком, которая в некотором роде делает мир лучше. Достижение, которое увековечит мое имя.
(Я думала, что аукцион картины Китоми Ито станет таким достижением.)
Если брак – это ярмо, заставляющее двоих двигаться в одном ритме, то мои родители были волами, которые тянули его в разные стороны, а я оказалась прямо посередине. Я никогда не могла представить, как можно хотеть провести с кем-то остаток жизни и при этом не понимать, что хочешь совершенно другого будущего. Мой отец мечтал о семье; для него
