не майору, а именно тем, кого любит, такому человеку, Жанна, не нужен хлебный фургон. Жанна, ты понимаешь, что это значит – четырнадцать лет жить и знать, что все это не имеет смысла и что тебе не совсем уж грош цена только по одной-единственной причине – потому что мир сошел с ума, и если бы это был правильный мир, ты был бы в нем не нужен. Город ползет и ползет на тебя, ты стоишь, город поворачивает и крутится, натягивает на тебя улицы, переулки, наконец, насаживает рампу магазина, ты гнешь стенку, корежишь металлопрофиль. Заведующая незнакомая, устраивает скандал, и у тебя неприятности, и ты думаешь, во что это выльется, и как ты будешь стоять перед начальством. Ты не жил сто миллионов тысяч лет, умрешь и не будешь жить еще сто миллионов тысяч лет, и над тобой сто миллионов тысяч звезд, но тебя волнует не это, тебя волнует, что ты скажешь за лист железа. Почему это, Жанна? Потому, что твое ничтожество страшнее, чем звёзды.
Внутри магазина фыркнул огонь, занялись какие-то пакеты на полках, заскулила пожарная сигнализация. Незнакомый грузчик, нацедив из бака еще одно ведро, плеснул его на борт фургона.
– Хочешь, откроем машину, и ты понюхаешь, Жанна. Она почти полная, там хлеб, но она не пахнет хлебом, – сказан Кузин. – Я не знаю, чем она пахнет, я никогда особо не нюхал наждачки, но мне кажется, что она пахнет наждачкой. Мы думаем, что если мы не чувствуем запаха хлеба, то это поганый хлеб и нас обманывают. Но это не так. Это поганый хлеб, Жанна, но нас не обманывают. Это был поганый мир, но если мы даже сознаем этот факт, это не значит, что мы заслуживали лучшего. Мы не выживем в лучшем, Жанна, если бы мы были на это способны, мы бы не выжили в этом.
Оранжевое пламя внутри магазина подступило к витрине, стекло, подумав, треснуло и, рассыпаясь, сошло вниз. Где-то дальше по улице кто-то отчаянно закричал, наверное, мужчина; очень похоже на женщину, но скорее все-таки мужчина.
– Но я, конечно, рад, – всхлипнув, сказал Кузин. – Ты только, пожалуйста, не подумай, что я не рад.
1
Из хвоста короткой очереди Костя украдкой поглядывал на девушку за стойкой и тосковал о том, как это было бы здорово знать такое тайное слово, вроде заклинания – скажешь его любой женщине, и она твоя. Костя был молод, но и не так чтобы совсем уж юн, и либо ему пора было уже оставить в прошлом такие мечты, заменив их реальным опытом и навыками, либо мечты эти присущи мужчинам в любом возрасте, и бороться с ними в принципе бесполезно. Молодая пара у окошка закончила свои дела и отошла, Костя машинально подвинулся вперёд, вот впереди отделился от очереди ещё кто-то, и сопевшая непосредственно перед Костей дама начала выгружать на стойку свои бесчисленные бумаги. "Мутабор", – думал Костя. – Хорошее слово – "мутабор". Как в "Калифе-аисте". Шепнул в ухо, и она даже удивиться не успеет, с чего бы это ты ей вдруг шепчешь. Мутабор".
– Слушаю вас! – девушка вопросительно глядела на ушедшего в себя Костю, и он очнулся.
– Мутабор! – громко, чётко и раздельно произнёс он, совершенно не отдавая отчёта в том, что именно он произносит, и убежденный, что говорит нечто совершенно иное. Чрезмерная уверенность в себе и независимость ещё некоторое время бледнели на его лице под влиянием меняющегося лица самой девушки и разом превратились в дикий ужас, когда та чуть наклонилась вперёд и спросила:
– Хотите стать аистом?
В первое мгновение Косте вообще показалось, что девушка прочла все его мысли, дивными глазами своими пронизала и высветила его насквозь, вплоть до самых сокровенных картин, которые Костя и сам только предчувствовал в будущих фантазиях своих и робко оставлял на потом. На Костю накатила жаркая волна, но мгновенно открутив в мозгу плёнку и восстановив истину, он всё понял. Впрочем, легче ему стало ненамного, и паническая лавина засыпала его сугробами диких нечеловеческих объяснений, противоестественных, как химеры. "Господи, если бы это был не банк, а кондитерская, и там продавали такие шоколадные грибы, как в детстве, можно было бы сказать, что она ослышалась, что я имел в виду "мухомор", гриб, это у меня такое чувство юмора…" – и нечто вроде этой полумысли ещё огненными зигзагами полосовало его мозг, когда девушка за стойкой странно улыбнулась и, понизив голос, произнесла:
– Если хотите стать аистом, вы лучше так и скажите. Аистом быть не стыдно.
2
– Мукабор?
– Мутабор, – поправила Лена. – Как в сказке. Не видела мультфильма?
– Не-а, – Ира с чашкой в руке откинулась в кресле. – Ты же знаешь, я только порнуху смотрю.
– Ну а в школе, в детстве?
– Ну а в школе я в ней снималась. И что дальше?
– Ну что дальше… Разговорились, познакомились…
– РазговорилИСЬ? ПознакомилИСЬ? Или разговориЛА, познакомиЛАСЬ?
– Разговорила, познакомилась, – легко кивнула Лена.
– Вязала ты его?
– Колготками!
– Из-за мухобора?
– Мутабор. Мутация. В бору.
– Мухобор. Мухи. Борются. И дохнут.
– Пускай. Не из-за него.
– А из-за чего?
– А ты со своим Андреем из-за чего?
– Из-за чего я со своим, выяснится на бракоразводном процессе. Я, честно говоря, сама удивляюсь, из-за чего это я с ним. Но из-за чего ты, я удивляюсь ещё больше. А нет, вообще-то так не пойдёт, нет, вижу, вообще-то ты, Ленка, того, извини.
– Не извиню.
– Правда, извини, – Ира наклонилась и положила ладонь подруге на руку. – Это всё язык мой поганый, вырвала б да бросила. Поцелуемся?
– Поцелуемся.
– С языком?
– Нет уж, лучше вырви да брось.
Они поцеловались.
– Ты бы только видела его, какой он тогда стоял, у него взаправду всё на лице было написано. Он потом мне рассказал и про кондитерскую, и про шоколадные грибы, а я и так уже тогда все эти грибы у него на лбу видала. Вот он рассказывает: грибы, и я вспоминаю – точно, как раз грибы и были. Как на табло каком.
Ира покачала головой:
– Мой про грибы бы ни за что. Мой, слава Богу, до грибов и не додумался бы. Как и до мухабора. Хотя табло у него, конечно, будь здоров, втрое шире, чем у твоего.
– А он рассказал, в тот же день,
