темнота завибрировала, оживая. Обнажённая, открытая ласкам, она видела всё чётко и ясно, словно зрение расширилось, глаза начали щупать и хватать, отталкивать, манить – достигнув внезапным скачком сокровенного тайника и вскрыв его, глаза упивались найденной возможностью быть пластичными; два круглых осклизлых шарика погрузились в тело, целиком сращенные с ним; зрение про-зрело во всевидящей слепоте – не контуры, а рельефы, потёртости, выпуклости – грани и грани вечного объекта, ваяние из тьмы, фигура всех форм, ваяние тьмой самой себя; свободная, упрятанная в себе наслаждением щупать, тьма служила громадным, растянутым в бесконечность эпидермисом, так что любое движение отдавалось во всём теле подобно волне или ряби. Ладонь скользнула по лобку, пальцы вошли внутрь, где горячо и влажно – стало ясно, откуда истекает ночь, где её корень, источник… ночь… темень… сначала один палец, потом два, двигаются туда-сюда… ничего не видно… я ничего не вижу… вижу ничего… ночь… темень… темнота… обволакивает, как вода… маленький бунт воды, вырывается изнутри, сквозь плачь доносятся крики, ещё больше влаги, затопляет простыни и одеяла, без конца увлажняет то, что не может стать водяным, не может покончить с собственной формой… темнота… не может быть ледяной, это нонсенс… глубже, где не мягко, не упруго, а идеально влажно, абсолютно бесформенно… покрывает кожу, дышит вблизи… близко-близко… темнота это теплота, это ближайшее… и всё равно отшвырнута, отдалена, ведь она до сих пор зрима, а значит – рассыпана частями, разделена, и все эти части – это я сама, часть – это даль, расстояние, шаг; часть – это видимое, в стороне от наслаждения, форма клеймит частностью… часть никогда не сможет причаститься… я – это главная причина, почему я не вижу лица, почему оно до сих пор скрыто, почему я вижу его таким: разобранным, расхваченным, как в помехах, утыканное частями
внизу – вода жарко и мокро оба пальца внутри стон усиливается угадываются случайные слова такова бессонная ночь, когда видеть – значит видеть закрытыми глазами; бессонная ночь – взор опущенных век, когда тело полностью подчиняется коже, и ночь становится гладью без глубин и провалов, гладь только изгибается волнами, ею ничего не руководит; бессонная ночь – это сама ночь, как она есть, ночь как ночь, как ноль это ноль, а число основа вещей и учредитель бытия; бессонная ночь, когда из земли возрождается власть кожного покрова, и как бы далеко я ни погрузилась, всё равно обнаружу себя на гребне, высвеченная тьмой, тело проникает в тело подушечки пальцев массируют стенки сосудов и своды вздыхают это не сон убеждаю себя; схожу с ума, потому что хочу собрать все части воедино но всех частей недостаточно какой-то части всё равно не хватит этой частью буду я эта часть есть я которая проникает в себя трогает и ласкает сама для себя эпидермис и раздражитель желание и желаемое. Другая ладонь лепит, массирует грудь, рука словно вновь узнаёт тело, узнаёт себя в прикосновении – нерасторжимый момент, великая встреча, прикосновением возвращается плоть в изначальное состояние праха, в глину, что вылепляет саму себя, где-то на перепутье между формой и бесформенным, твёрдым и жидким
в прикосновении есть что-то от ночи они одной породы, глина – как долгий зов одной стихии другой, неоконченный крик или не до конца собранное лицо; части рассыпаются и непрестанно делятся – губы размножаются губами, глаза разбиваются тысячами глаз; участь атома – его внутренняя структура, которая не кончается и не кончается, и все остаточные моменты – электроны, позитроны, бозоны, фотоны – это всё я; сколько ещё нужно пройти бесконечно малых величин, чтобы наконец прийти к ней, если только она не есть собрание этих величин, их пресловутая эмблема, фальшивая целостность, как мир – это только квантовый заскок беспредельно умалённых частиц; кончики пальцев мнут соски, чувствуется, как под тонким слоем кожи пульсирует кровь, загадка тела, намекает, что где-то есть глубина и оттуда доносятся сотрясающие мир тектонические сдвиги, но это не более чем намёк, не более чем намерение желания сорвать все покровы, даже этот, идеальный покров, сорвать с лица бессонную ночь, увидеть её – и стать ею, слиться, превратить, наконец, тело в плоскость без прогалин и ухабов; глина – порог, который не перейти, субстанция вне организмов; тело, что бесконечно превращается в кожу. Бессонница. Как кровь. Загадка ночи. Лепет – рвение речи восстать против тьмы; лепет, и в нём – имя, которое она так хотела запомнить, так боялась забыть.
Я не знаю, где начало этой истории, где конец. Мой дорогой эфемерный читатель, ты, верно, горишь желанием возопить: что за херня! Меня задолбали эти переливания из пустого в порожнее. Ну так иди читай другую книгу. Сюжет – это скучно. Он проносится мимо, забывается. Сюжет – это костыль, а ты – хромой, который совсем без костыля не можешь. Мне нужно чёткое развитие события – от седова до седова. Мало ли что тебе нужно. Это чудо, что ты вообще читаешь эту галиматью, что ты добрался до этого места. Нет такого события, которое развивалось бы; любое событие – это затерянность в причинах и следствиях. Нет сюжета – есть чувство, и вот оно-то меняется, дышит, живёт. Но какое до меня читателю дело? Он лучше всё знает. Может, читатель – бог? Ха… Я ведь говорил – я чёртов графоман. Можно только предполагать, как при поиске нефтяных месторождений, простукивая почву, где начало, где конец – просто две эти точки с такой скоростью мельтешат в свистопляске повествовательных траекторий, что событие, чем бы уж оно ни было, начинает стихийно менять собственную структуру. Изменение – это ведь тоже событие? Событие в событии. Вау. И никакого сюжета. Никакой морали. Только траектории и ничего кроме них.
День выдался таким же свежим, солнечным. Я не знал, чего ожидать, хотя воображение сочиняло довольно смелые гипотезы, попеременно усиливая оставленные после поцелуя в щёку впечатления. Ты будешь права, сказав, что в те мгновения я думал только одним местом. Гендер – это проклятье, дар, судьба, рок, фатум, предопределённость, вселенская обусловенность, в какой одно тело стыкуется с другим, и все тела превращаются в одно. Вспоминая встречу в парке, я прекрасно понимал, что шаг уже был сделан, а вот осознание его необратимости вылилось в ту цепь событий, которая сопутствовала мне, пока я не уехал из Москвы. В общем, да, любви здесь не было, скорее увлечение, желание.
