прижимает меня к себе. Я жду, что она что-то скажет про спортивные штаны Гарри или про то, что я вся мокрая и грязная… ну или хотя бы рассердится, что я приехала сюда на велосипеде. Но она только всей грудью втягивает воздух, потом вздыхает.
— От тебя пахнет деревьями, — говорит мама, — дикими зарослями и дождем.
Мама звонит дедушке, чтобы сообщить ему, что я в больнице. Не знаю, что именно говорит дедушка, но говорит он очень громко. Мама отставляет телефон подальше от уха, и даже мне слышно, как он кричит в трубку. Она закатывает глаза и смотрит на меня.
— Они скоро приедут, и мы встретимся с ними здесь, — говорит она, закончив разговор. — Он очень волновался, Айла, ты не должна была вот так сбегать.
Когда кафе открывается, мы завтракаем, а потом поднимаемся в отделение реанимации. У дверей нас встречает медсестра.
— Он все еще под седативными, — говорит она маме. — Пока спит.
Потом быстро осматривает мою одежду.
— Вероятно, будет лучше, если вы зайдете совсем ненадолго.
Она заставляет нас надеть поверх обуви бахилы и ведет внутрь. В этом помещении все совсем не так, как в других отделениях больницы. Здесь абсолютная тишина, как будто выключили звук, и совсем ничем не пахнет. Слышны только писк и тихое гудение аппаратов. Никто не разговаривает: наверное, это запрещено. Голубые шторки закрывают четыре кровати, еще два пациента лежат на виду.
Медсестра отодвигает занавеску. За ней — папа. Он спит, от его носа и рук идут какие-то трубки, рядом попискивает монитор. Эта кровать гораздо выше, чем в старой палате, мне по грудь. Рядом нет никаких стульев, сесть некуда. Мама задергивает занавеску, и мы оказываемся в собственном маленьком мирке: мама, папа и я — в маленьком, квадратном голубом мирке. Я плотнее закрываю занавеску, чтобы исчезла щель во внешний мир.
Папа лежит совершенно неподвижно, дышит с хрипами, как будто в горле у него застряла терка и воздуху приходится продираться через нее. Мама наклоняется к папе, гладит его по волосам. У него начинают подрагивать веки, кажется, он просыпается. Мамина рука крепко смыкается вокруг моей.
— Грей! — Мама хочет привлечь его внимание. — Грей, я привела к тебе Айлу.
Не дождавшись ответа от папы, она смотрит на меня. Наверное, не знает, что сказать. Другой рукой мама берет за руку папу и слегка сжимает. В этот момент мы все соединены, моя жизненная энергия бежит к папе через маму. Но ничто не нарушает тишины; молчание окутывает нас, словно ватное одеяло.
Мне хочется рассказать папе все: о странной ночи на озере с Гарри и лебедем, о том, что мы заставили лебедя взлететь. Я даже открываю рот. Но слова не выходят наружу, они кажутся слишком громкими для этого места. Папа снова крепко смыкает веки; момент упущен.
Мама стискивает мне руку.
— Давай дадим ему поспать, — шепчет она.
Она наклоняется и осторожно целует папу в лоб.
— Я приведу Джека попозже, — обещает она.
Я думаю, нужно ли и мне поцеловать папу. Я все еще не высохла после озера, и от меня пахнет тиной. Я касаюсь его руки. Кожа у него гладкая и будто восковая, не очень теплая.
Джек ждет у стойки администратора.
— Дедушка проснулся в час ночи, — говорит он и смотрит на меня в упор. — Я никогда не видел его таким злым. Пока мы ехали сюда, я думал, что он точно в кого-нибудь врежется.
— Да тут всего пара миль, — возражаю я. — И я же оставила записку.
Джек пожимает плечами:
— Ты не могла подождать, пока все проснутся?
Медсестра строго смотрит на нас из-за стойки: мы сильно шумим. Мама берет Джека за руку и ведет внутрь, повидаться с папой. Медсестра идет с ними. Я нахожу стул рядом со стойкой, сажусь и прислоняюсь головой к стене. У меня сразу закрываются глаза. Тело куда-то уплывает, мне снова кажется, что я лечу далеко-далеко, над больницей, под самыми облаками. Со мной летит моя стая, они помогают мне двигаться вперед.
Вдруг я чувствую у себя на плече холодные пальцы, кто-то начинает осторожно меня трясти.
— Ты совсем вымоталась, — шепчет мне мама. — Давай я отвезу тебя домой.
Мы идем по коридорам.
— Мне нужно повидаться с Гарри, — внезапно объявляю я. — Я быстро.
Мама нетерпеливо упирает руки в бока, как будто хочет мне запретить.
— Я буду в кафе через пять минут, обещаю, — говорю я.
Джек идет впереди и совершенно не обращает на меня внимания. Мама приподнимает брови, но я уже бегу: не хочу дожидаться ее ответа.
Медсестра открывает мне дверь отделения.
— Гарри очень устал.
— Мне нужно только забрать кое-что, — объясняю я. — Буквально секундочка.
Сестра пускает меня, но идет за мной следом. Я почти бегу, чтобы опередить ее. Оказавшись в палате Гарри, снимаю куртку, быстро достаю крылья из-под кровати и оборачиваю курткой. Встаю, крепко прижимая к себе сверток. Смотрю на Гарри. Его глаза все еще закрыты, он лежит на боку, лицом к окну. Во сне он слегка шевелит губами. Мне так хочется остаться и подождать, пока он проснется.
Но тут входит медсестра; она смотрит на меня с подозрением. Я обхожу ее: не хочу, чтобы она обратила внимание на сверток у меня в руках.
— Вернусь, когда он проснется, — говорю я и выскальзываю за дверь.
Я спешу по коридору, опустив голову, и выбираюсь из отделения, пока никто ни о чем не успел меня спросить. Быстро иду к кафе.
Мама удивленно смотрит на распухшую куртку у меня в руках.
— Что это? — спрашивает она.
— Просто моя летательная модель.
Я пытаюсь сказать это самым будничным тоном, и она меня больше ни о чем не спрашивает. Но ей приходится сдерживаться: у нее на лице читается миллион вопросов. Я просто прижимаю крылья к себе, отворачиваюсь и иду к выходу. Чтобы не разговаривать обо мне, я спрашиваю о папином состоянии.
— У него все еще высокая температура, — говорит мама. — Так что пока нельзя сказать, что опасность миновала.
— Я думал, сегодня он уже будет в сознании, — замечает Джек.
Они еще что-то говорят о папиной операции, а я просто бреду за ними. Отстегиваю велосипед от перил. Мне приходится катить его одной рукой, потому что другая занята крыльями, но я все-таки подтаскиваю его к машине. Смотрю вдаль, на озеро. Интересно, лебедь еще там?
Джек ворчит, пытаясь втиснуть велосипед в багажник.
— Что вообще с тобой творится? — спрашивает он. — Ты ведешь себя
