и пары верблюдов при них. Не развязав руки, его кидают в одну из кибиток, и у Мермоза появляется возможность почувствовать, как избито все его тело. Несколько капель мерзкой на вкус воды и сон – вот и все утешение.
Утром к его лицу подносят плошку с горсткой фиников. Это его завтрак, а может, и еда на весь день. И поскольку руки по-прежнему связаны за спиной, он вынужден есть, погружая голову в плошку. Голод ничего не знает о хороших манерах, и он вылизывает языком последние крошки, как собака. Когда все съедено, один из туарегов, может, тот же, что и вчера, – все они выглядят одинаково: высокие, худые, до самых глаз замотаны в синее, – приносит тыквенный сосуд с чудодейственными каплями. И вода уже не кажется горькой. Теперь она вкуса шампанского.
Его поднимают и забрасывают на верблюда. Верблюжий горб упирается ему в грудь. Но хуже всего то, что предводитель приказывает скакать галопом. От тряски кожа сначала краснеет, потом трескается.
Вечером, когда встают на ночевку, повторяется уже обычная рутина. Вдоль веревок, которыми связаны руки, образовались зеленоватые корки, и они уже не беспокоят. Кожа тоже успела обгореть настолько, что перестала болеть. И даже удары верблюжьего горба в грудь не чувствуются. А когда его снимают с верблюда и оставляют в шатре, если от чего и защищающем, то от света звезд, он осознает, что не ощущает ни жажды, ни голода. И именно в эту минуту его в первый раз охватывает паника. Ведь это как будто бы он уже и не здесь, как будто он уже и не Жан Мермоз. И он со всей дури закусывает губу, и она, вся в трещинах, тут же начинает кровоточить. Прорывается боль, появляется сладковатый вкус крови, и он успокаивается. Жизнь должна отзываться болью.
Бедуины останавливаются в нескольких сотнях метров от ворот казармы – те закрыты, вокруг тихо. Предводитель туарегов идет к нему. Поскольку голова пленника свешивается с одного бока верблюда, видны ему только туфли-бабуши из грязного золота. Тот вынимает из ножен кинжал, ярко сверкающий в лучах солнца, и подходит вплотную. Мермоз не закрывает глаз, каждая секунда – вечность. Каждая капля бесценна. Их взгляды встречаются. Ненависти нет. Ненависть – для слабаков.
Туарег наклоняется и перерезает веревку на его запястьях. Он видит, как в сотнях метров распахиваются ворота испанской казармы и из них выходят солдаты, а с ними – их командир и один гражданский: не слишком высокий, в костюме в мелкую полоску, с тонкими усиками и в широкополой шляпе, куда как более уместной в парижском кафе, чем в этих негостеприимных местах.
Дора…
«Линии» заплатили выкуп, и Дора лично прилетел из Тулузы в Кап-Джуби, чтобы удостовериться, что все будет в порядке. Когда же наконец Мермоза на носилках вносят на территорию военной части, он весь дрожит.
– Месье Дора!
– Закройте рот, Мермоз! – Директор смотрит на него с обычной суровостью, как будто он стоит перед ним в его кабинете в Монтодране. – На вас смотреть страшно! Отправляйтесь к военврачу и во всем его слушайтесь. Послушайтесь кого-нибудь хоть раз в жизни. А когда подлечитесь, я жду от вас детального отчета о приземлении.
Мермоз улыбается растрескавшимися губами. В сердце поет непревзойденное счастье: теперь он точно будет жить.
Медбрат помогает ему принять душ, потом испанский военврач дезинфицирует раны, ему дают немного супа, и вот ему уже намного лучше. Ему предписано провести ночь под наблюдением врачей, но Мермоз настаивает на том, что ему непременно нужно отправиться на небольшой аэродром «Линий», расположенный возле части. А еще ему велено принять внутрь микстуру и легкий ужин.
Как только он появляется на аэродроме, поздороваться с ним выходят все механики, а еще Мустафа – марокканец, научившийся готовить в Испанском легионе.
– Что у тебя на ужин сегодня, Мустафа?
– Тушеная баранина. Знаю, вам не очень нравится.
– Что я слышу? Это мне-то не нравится тушеная баранина?
От его громового хохота сотрясаются оконные стекла. Подчищает одну порцию. Потом еще одну. И еще. После третьей просит десерт.
– Десерта нет.
Так что на десерт он уминает еще одну порцию тушеной баранины. Механики толпятся вокруг и смотрят, словно присутствуют на некоем спортивном состязании.
Мермоз собирается продолжить полет по своему маршруту на следующий же день после освобождения в Кап-Джуби, но ввиду активного сопротивления врачей Дора распоряжается, чтобы он взял несколько дней отпуска и вернулся во Францию. Мермоз принимает решение отправиться в Париж – навестить мать. Но в день его приезда радость от встречи с матерью неожиданно прерывается острой болью в ухе. Боль растет, как и температура, так что сильный жар вынуждает немедленно лечь в больницу.
Никто не понимает, в чем причина. Температура не снижается, а боль удается снимать только лошадиными дозами морфина. Заведующий лор-отделением решает оперировать, несмотря на то что операция может отрицательно сказаться на слухе. После вскрытия барабанной перепонки становится ясно, что в слуховом проходе песок. Песка у него в голове – полпустыни. Операция деликатная, по окончании ее хирург констатирует, что песок ему вычистить удалось, но вот барабанная перепонка сильно пострадала. Как только пациент приходит в себя после анестезии, к изголовью его постели для беседы подходит врач.
– Есть вероятность, что вы потеряете способность слышать левым ухом.
– Невозможно! Это же трагедия!
– Ну все не так страшно. У вас есть другое ухо, оно полностью здорово, так что вы сможете жить обычной жизнью.
– Да вы ничего не понимаете! Мне не нужна нормальная жизнь. Если я не буду слышать одним ухом, меня уволят из авиации.
– Пока что можно только ждать…
– Прооперируйте меня еще раз, сделайте хоть что-нибудь. На риск мне плевать.
