смысле, там. В смысле, можно жить или нет? Но, однако, было заметно по бабушке, что еще не прошла со смертью у старушки деменция, и она не помнила, что умерла. Не решился ее расстраивать, не решился ни напомнить, ни намекнуть и тем более спрашивать, расспрашивать бабушку. Посмотрели вместе семейный альбом. Он достал из холодильника суши, себе заказывал. Ей понравилось. Только соус соевый и имбирь не понравились, ела вилкой, хоть он ей и показывал, как есть рулетики эти специальными палочками, но она, разумеется, «выдумки новомодные», говорит. «Ты женился? – спросила, – Мишенька?» И узнав, что вдовец, конечно, очень расстроилась, лучше было бы не рассказывать, не расстраивать бабушку, соскочило как-то так с языка. Про Антошу и Анечку рассказал, что втроем они все у него на Донском. А с другой стороны, кому рассказать еще, кроме бабушки? Кто, как не бабушка, пожалеет.
Наконец сказала она, что пора, он сказал, что поздно уже, чтобы в маленькой комнате поспала, но она ответила, как всегда: «Нет-нет-нет, что ты, Мишенька, я пойду потихонечку, ты и сам-то не забывай меня, заходи». И ушла. Он сходил к ней следующим днем на кладбище. Погода была холодная. Снег и грустно.
Как ушла она, он стоял еще долго у закрытой двери в прихожей, не верил, думал, это приснилось так. Ведь, по нашему горькому убеждению чудеса, одно только и могут – присниться. Например, найдешь во сне миллион, а наутро о нем жалеешь так, как будто, найдя, потерял.
Но лежали, как обычно, под ковриком после бабушки три рубля. Это только она могла. Тем более деньги эти давно не здешние, и на них ничего уже, после как там ее? реформы… Ничего уже, ничего. Так и раньше, в детстве, всегда она. Между ним и ей под ковриком этим – любимое тайное место. Оттого что мама этого не любила. Вот она от нее и спрячет.
Вот и спрятала от нее.
Стали, словом, с того воскресенья заходить к Михаилу Ивановичу те, кого давно не видел он и увидеть уже не надеялся. Он не веровал. Никогда.
Чекабуркин Саня зашел, Оля с Лешей. Вместе выпили, закусили. Хорошо посидели. Михаил Иванович им: «Заходите еще!» А они ему: «Нет уж, ты теперь к нам». «А где вы?» А они ему: «Как всегда». Это значило – в общежитии.
Стало скучно ему от снега этого белого, что он там, за окном, все падает, падает, все идет да идет. Стало скучно так, что и весны особенно не хотелось ему в этом сером оконном небе. Он один здесь сидит, один, как наказанный, а они у него все там.
Нашел старую свою телефонную книжку, потому что в айфоне новеньком не было у него покойников номеров. Набрал Чекабуркина сперва по мобильному. Не подходит. Да еще бы он подошел. Общежитие институтское это давно снесли.
Подключился Михаил Иванович заново к МТС, купил в «М.Видео» с проводом, как раньше был, телефон.
Было странно в трубке по номеру общежития, – три гудка, потом на три такие же – тишина, а потом еще три. Долго трубку держал у губ, потея щекой и пальцами, было самое страшное между трех гудков – тишина. Между трех гудков – тишина. Никакое сердце не выдержит. Между трех гудков… А потом там ответили:
– Да?
* * *
Есть еще один вариант у этой истории.
Между трех гудков – тишина, между трех гудков – тишина. Никакое сердце не выдержит. Между трех гудков… а потом на кухню вошел кот Михаила Ивановича и в наставшую паузу сказал:
– Мяу.
Так что в некоторых случаях нашего общежития пожить дальше и в этом мире следует. Следует. Даже ради кота.
Значит, читала… знает, значит, меня. Говорил же, не женщина это, загадка… Подарил ей сборник новых рассказов своих. Подписал: «С уважением, от автора». Не «с любовью» же ей подписывать. Каждый день теперь хожу ее мимо, мучимый надеждой и ожиданием – что она? Когда прочитает?
Ф.М. Булкин
А Мурашкин сегодня был? А вчера? А в столовой? Нет? А на прошлой неделе был? В смысле, «вроде был»? Как не помните?! Да вы что?! А пальто это чье? Ах, ваше, простите… Ну так вот что, позвоните, что ли, ему… Неприлично, в конце-то концов, все равно, что есть, что нет человека. То есть как «Мурашкин какой»?! Андрей… Нет-нет-нет, Сергей Константинович, кажется… Да, Мурашкин Семен Константинович. Как «он умер»?.. Когда? Давно? Да вы что?.. Как же так?.. Господи боже мой… Светлая ему память…
«И всякая десятина на земле из семян земли и из плодов дерева принадлежит Господу». Но ведь всё его?! Не пойму…
Ф.М. Булкин
Классный чин ранга первого, Н.К. Полемякин, человек внимательный, кропотливый, усидчивый, чрезвычайно стрессоустойчивый, в совершенстве познавший налоговое законодательство, все формы его и виды, словом, мытарь по призванию и в душе, с отпечатком вечной истины Моисеевой на лице, был числа вчерашнего добрым словом помянут одним из нас в книге жалоб и предложений.
Дело было так. Пришел вчера днем в нашу налоговую инспекцию хорошо и даже торжественно одетый некий налогоплательщик. Константин Михайлович Тапочкин.
Отстоял к окошечку, поскандалил, после чего был направлен дамой окошечной к выше над ней стоящим, то есть как раз к Н.К. Полемякину, разбираться.
Константин Михайлович вошел к инспектору уже раздраженный прежней полемикой с дамой окошечной, еще прежде разговора с ней раздраженный, и с порога заявил, что платить ничего не будет, после чего швырнул веером налоговые квитанции на стол классному чину.
– Успокойтесь, – дружелюбно велел вошедшему Полемякин.
– Я уже успокоился, – заявил возмущенный.
– Отдохните, присядьте, – так же мирно велел инспектор.
– Спасибо, я и так отдыхаю, – отвечал вошедший, однако же сел напротив инспектора.
– Я вас слушаю.
– Это я тебя слушаю, сволочь, – отвечал достойно одетый, но безобразник.
– Мне сначала нужно понять ваш вопрос, претензии, ситуацию. Разобраться…
– Разбирайся, скотина, – отвечал скандалист.
И на эти оскорбительные слова остался спокоен, благодушен инспектор классного чина. Он собрал рассыпанные бумаги и стал разбираться. Он прочел их все, до одной, внимательно, и лицо его осталось невозмутимо.
– Что вас, собственно, не устраивает? В государстве живя, каждый обязан налоги платить.
– За что?
– За жизнь.
– Тебе? – поинтересовался нахал.
– Государству. У вас только земельный и имущественный налог. Не такая большая сумма.
– Из
