Настя, секретарша Зайченко, подоткнув юбку, мыла полы, а Глаша с ведром и тряпкой в руках стояла перед окнами, не зная, как к ним подступиться.
Окна были без переплетов, из толстого цельного стекла. Для того чтобы их открыть, нужно было отщелкнуть внизу медный шпингалет с бронзовой львиной головой вместо ручки и другой чуть ли не под потолком.
Степан покосился на Глашу и спросил:
- Ну?.. И долго ты так стоять будешь?
- Да... - протянула Глаша. - Попробуй, достань!
Степан придвинул к окну круглый стол с выложенными на столешнице узорами, на стол взгромоздил пуфик с пестрой обивкой, сказал Глаше:
- Погоди! - и вышел из комнаты.
Внизу, у лестницы, стояла вешалка на длинной ножке. Степан аккуратно выломал ножку и понес ее наверх. Взял из рук Глаши мокрую тряпку, обмотал ножку от вешалки и кивнул на пуфик:
- Лезь!
Глаша потрогала пальцем блестящие полоски узоров на круглом столе и сказала:
- Поцарапаем...
- Делов-то! - отмахнулся Степан. - Понатыкали чего-то... Лезь, говорю!
Глаша скинула ботинки, поддернула юбку и полезла на стол. Степан увидел ее голые колени, покраснел и отвернулся.
- Держишь? - спросила Глаша, забираясь на пуфик.
- Держу, - ответил Степан, нашаривая за спиной ножки пуфика. Нечаянно он тронул подол Глашиного платья, отдернул руку, будто обжегся, разозлился, буркнул:
- Нанимался я тебя караулить? - И отошел.
- Упаду ведь! - закричала Глаша, встала поустойчивей и принялась протирать оконное стекло. Настя кинула в таз мокрую тряпку и с досадой сказала:
- И что это за пол такой? Драишь, драишь... А он все равно желтый!
- Паркет это... - отозвался из своего угла Степан.
- А почему желтый? - спросила Настя.
- Свечками его натирают, - подумав, ответил Степан.
- Свечками? - засомневалась Настя.
- Ага... - кивнул Степан. - Воском. Для блеска.
- Выдумают же... - вздохнула Настя и, переступая солдатскими своими ботинками через лужицы воды, опять заводила тряпкой по дубовым плашкам паркета.
Степан стоял над полоской кумача и морщил лоб. Потом решительно обмакнул кисть в ведерко с мелом и поставил жирную точку. Отошел. Прищурился. Переделал точку в восклицательный знак. Подумал, добавил еще один, пожирнее, и обернулся к Насте:
- Смотри!
Настя откинула со лба волосы мокрой рукой, посмотрела на плакат и восхищенно сказала:
- Здорово, Степа! Буквы только кривые.
- Ты не на буквы смотри, а вникай, что написано! - довольный собой, возразил Степан и с чувством прочел: - "Трепещите, тираны!! Рабочая молодежь на страже Революции!"
Посмотрел на Глашу и добавил:
- Сам сочинил!.. Слышь, Глаха?
Глаша хотела обернуться и что-то сказать в ответ, но побоялась пошевелиться на своем шатком сооружении и только покивала ему головой.
Кто-то грохнул по двери ногой, две белые с золотом половины ее распахнулись, и в комнату ввалился Федор. На плече у него ножками кверху лежала садовая скамья с чугунными завитушками на спинке. Одним движением плеча Федор сбросил скамью на пол, вытер лоб под овчинным своим треухом и удовлетворенно сказал:
- Хорошая мебля. Тяжелая.
- Грохотать-то зачем? - замахнулась на него мокрой тряпкой Настя. Не видишь, паркет!
- Какой еще паркет? - огляделся Федор.
- Пол, говорю, испортишь! - с досадой объяснила Настя.
- А чего ему сделается, полу-то? - искренне удивился Федор. - Нешто его такой лавкой прошибешь?
- Прошибать ему еще надо! - фыркнула сверху Глаша. - Во сказанул!
Федор покосился на нее, ничего не ответил и пошел к дверям, где топтался у второй скамейки Санька. Федор отстранил его, взялся одной рукой за сиденье и, царапая паркет, втащил скамью на середину комнаты.
- Ну?! - всплеснула руками Настя. - Пахать тебя сюда звали?
Федор присел на корточки, потрогал пальцем белые бороздки на замысловатом узоре паркета и уважительно произнес:
- Фасонные половицы положены. Фигурные!
- И чего ты, Чижик, с этим темным элементом связался? - не глядя на Федора, спросил Степан.
- Это кто темный? - обернулся к нему Федор. - Я, что ли?
- Факт, ты! - бросил кисть в ведерко с мелом Степан. - Раз в Союз не вступаешь, нечего тебе здесь делать.
- И без Союза вашего проживу, - буркнул Федор. - А ты мне не указ.
- Брось, Степа... - миролюбиво заметил Санька. - Мешает он тебе? Чего ты взъелся?
Степан промолчал. Он и сам толком не знал, за что так невзлюбил Федора. Ну, в тот первый раз, на дворе, он полез с ним в драку за дело. Голодуха, а этот куркуль сало наворачивает! Да еще сундук свой открыть боится, тянет из-под крышки. Крохобор! Потом, когда услышал, что у Федора отца на фронте убило, а мать умерла, ему вроде стало его жалко, и он готов был пойти на мировую. Подрались и подрались. Делов-то! Но Федор всех сторонился, промышлял случайными заработками, где и сколько заработал, помалкивал, всегда украдкой жевал что-то, а когда жевал, торопился так, что чуть не давился. Боялся, что отнимут у него жратву, что ли? И потом был он какой-то уж очень услужливый. Как половой в трактире! И боялся всего. Ресницами моргает, за треух свой хватается, чуть ли не кланяется. Любой контре услужить готов, лишь бы пузо свое набить. И чего с ним Колыванов нянчится? Добренькие все больно стали!
Степан взялся за край кумачовой полоски, чуть встряхнул, проверяя, не осыпается ли краска, и приказал Саньке:
- Давай гвозди!
Санька покорно поплелся за гвоздями и молотком, принес их Степану, поднял один конец лозунга. Степан взялся за другой, приложил к стене, крикнул Глаше:
- Глаха, посмотри!.. Прямо?
Глаша прищурилась и скомандовала:
- Повыше!.. Пониже!.. Все. Прибивайте!
- Раскомандовались... - фыркнул Федор.
- Чего, чего? - переспросила Глаша.
- Проехало... - пробурчал Федор.
- Я ведь сейчас слезу, - сказала сверху Глаша.
- И чего будет? - поинтересовался Федор.
- Вот по спине и проедусь! - пообещала Глаша.
- На тебя похоже! - отошел подальше Федор, посмотрел оттуда на плакат, долго шевелил губами, потом повторил вслух: - "Трепещите, тираны!!" - Подумал и мрачно спросил: - Про тебя сочинили?
- Не про тебя же! - отозвался Степан.
- Ясное дело, не про меня, - согласился Федор. - Кто здесь тиран? Ты!
Степан от удивления раскрыл рот и забыл его закрыть. Хотел, видно, что-то ответить, но не нашел подходящих слов. Санька поглядел на него и прыснул. Потом засмеялась Настя. Дольше всех крепилась Глаша, но лицо у Степана было такое, что она не выдержала, рассмеялась, выронила палку, пуфик грохнулся на пол, Глаша села на стол и сказала:
- Как он тебя? А, Степа?!.
Степан выждал, когда они отсмеются, поиграл скулами и жестко сказал:
- Такие смехи контрой пахнут.
- Да ты что, Степан? - нахмурилась Настя. - Шуток не понимаешь?
- Мерин ржет, кобылка рада! - загадочно ответил Степан, поглядел на насупившегося Федора и добавил: - Темный, темный, а глянешь на просвет, белый! Чека по нему плачет!
- Загнул! - испуганно присвистнул Санька.
- Не в данный текущий момент, - снисходительно объяснил Степан. - Но загремит как миленький!
- Самому бы тебе не загреметь... - не очень уверенно отбивался Федор.
- Я - член Союза рабочей молодежи! - рубил наотмашь Степан. - А ты деклассированный элемент!
- Ты в Союзе своем без работы сидишь, а я без него на бирже околачиваюсь, - нашелся Федор. - Вот и выходит: оба мы элементы!
Степан презрительно прищурился, но промолчал: крыть было нечем.
- Такие, браток, дела... - неожиданно тоскливо сказал Федор и отошел к окну.
Одинокие деревца на улицах забраны решетками, будто провинились в чем-то. Вокруг булыжник и брусчатка мостовых. И ни одной полосочки обыкновенной землицы, с лопухами, с желтыми одуванчиками, с мохнатым шмелем над клеверным цветом.
А в деревне сейчас самая сенокосная пора, только косить некому, и травы стоят выше пояса, и не убран хлеб, и не мычит в хлеву скотина, потому что стоят хлева пустые, и даже дух навозный выветрился из них.
После замирения с немцами кинулись было по своим деревням мужики в солдатских шинелях, истосковавшиеся по крестьянской работе, по плугу, по косе, по вилам да топорам, но опять недальним сухим громом раскатились орудийные залпы, и снова стали солдатами мужики, так и не успев надышаться запахом свежескошенных трав и черной, нагретой солнцем земли.
- Думал, кому дров наколоть... - не оборачиваясь от окна, сказал Федор. - Или вещички на вокзал поднести...
- Опоздал ты с вещичками... - поглядела на его унылую спину Настя. Снег еще не сошел, когда буржуи из города драпали. Ночами в очередях за пропусками стояли. Кто в Харьков, кто в Киев... К немчуре да к гетману... Вот чемоданов бы натаскался!
- Медом им там намазано? - спросил Федор.
- Медом не медом... - вздохнула Настя. - А сала и хлеба ситного вдоволь!
- И Чека нет! - угрюмо вставил Степан.
Помолчали, а потом Санька сказал:
- Мамка голубя моего последнего изжарить грозится... Хлеб, говорит, перевожу... А я ему от своей осьмушки крошу...
