Помолчали, а потом Санька сказал:
- Мамка голубя моего последнего изжарить грозится... Хлеб, говорит, перевожу... А я ему от своей осьмушки крошу...
- Не она, так другой кто изжарит, - заметил Степан и вдруг разозлился: - Хватит про жратву!
- Так есть охота все время! - вырвалось у Саньки. - Хожу и про еду думаю.
- И до чего додумался? - прищурился Степан. - А то давай, как Кузьма! Они тебе подадут Христа ради!
- Я тебе кто?! - вскочил Санька. - Контрик? Кадет недорезанный?!
- Во как заворковал! - обрадовался Степан и подразнил Саньку: - Гули, гули, гули!
- Степа... - в упор глянула на него Глаша. - Ты нарочно ко всем цепляешься или характер у тебя такой?
- Тиран и есть тиран! - глубокомысленно заявил Федор.
Глаша посмотрела на него и засмеялась. Степан буркнул:
- Подумаешь... Сказать ничего нельзя...
А Настя расстелила на круглом столе газету, выложила на нее три вареных картошки, щепотку ржавой соли на бумажке и виновато сказала:
- Хлеба нету...
- Вот... - Глаша вынула ломоть хлеба и положила на стол.
- Три котлеты! - торжественно объявил Санька.
- Ого! - обрадовался Степан. - Живут же люди!
- Пшенные! - скромно добавил Санька.
- За такие шутки, знаешь, что полагается? - пригрозил ему Степан, пошарил по карманам, выложил на стол луковицу и мрачно сказал: - Хотел на махорку сменять... Да ладно!
- Откуда, Степа? - охнула Настя.
- От верблюда! - отмахнулся Степан. - Мешочнице подсоблял корзины таскать.
- Луком расплачивалась? - удивилась Настя.
- Держи карман шире! - сказал Степан. - Медяков сыпанула. Сквалыга!
- А лук-то откуда? - допытывалась Настя.
- Откуда, откуда! - рассердился Степан. - Спер!
- И не стыдно? - исподлобья взглянула на него Глаша.
- Еще чего? - возмутился Степан. - Экспроприация капитала называется.
- Да?.. - протянула Глаша. - Я думала, это по-другому называется.
- А ты меньше думай, больше есть будешь, - отрезал Степан и подсел к столу. - Налетай, братва!
Настя поглядела на все еще стоящего у окна Федора и окликнула:
- Эй, хуторянин!
- Чего? - не оборачиваясь, отозвался Федор.
- Обедать садись.
- Не хочу я... - не сразу ответил Федор.
- Врешь! - прикрикнула на него Настя. - Садись! Тут на всех хватит.
- Факт! - обрадованно поддержал ее Санька. - Вон сколько навалили!
Федор только помотал головой и, глядя куда-то поверх крыш, сказал:
- Сестренка у меня в деревне осталась... Махонькая совсем...
- С кем осталась-то? - помолчав, спросила Настя.
- С бабкой, - ответил Федор и вздохнул: - Гостинцев ждет...
- Какие теперь гостинцы... - тоже вздохнула Настя, по-бабьи подперев щеку ладонью, рассердилась на себя и крикнула: - Садись, кому говорят?!
- Да ешьте вы сами! - взмолился Федор и закричал: - Сытый я! Сытый!..
Подхватил свою котомку и вышел, хлопнув дверью.
- Чего это он? - недоуменно поглядел ему вслед Степан.
- У тебя спросить надо! - отвернулась от него Глаша.
- Жалостливые какие!.. - буркнул Степан, сел к столу, разломил картофелину, одну половинку отодвинул на середину стола, другую обмакнул в соль и принялся мрачно жевать.
Настя присела рядом со Степаном, взяла отложенную им половинку картофелины и отщипнула от ломтя хлеба.
Когда к столу подсели Глаша и Санька, дверь вдруг распахнулась и в комнату опять вошел Федор. Потоптался у стола, вынул из котомки завернутый в газету сверток, шмякнул его на стол и с отчаянием сказал:
- Вот! Воблина тут. Целая!
- Живем, братва! - закричал Санька, вытащил за хвост здоровенную воблу и принялся хлестать ею о край стола.
Степан оглядел Федора и спросил:
- Сам небось умять хотел? Потому и обедать с нами не садился. Так?
Федор вздохнул и сказал:
- Был такой грех...
- Вот! - удовлетворенно поднял палец Степан. - А чего тогда приволок?
- Растревожили вы меня... - признался Федор.
- Чем это? - сощурился Степан.
- Дак скажешь разве? - мял в руках треух Федор. - У самих есть нечего, а меня зовете...
- Ну и что? - не отставал Степан.
- А ничего! - вдруг рассердился Федор. - Что я, не человек? Размяк!..
Разговаривая со Степаном, он то и дело косился на Саньку, который умело раздирал очищенную воблу и раскладывал перед каждым по кучкам.
Степан проследил за взглядом Федора и усмехнулся:
- Жалко?
- Жалко, не жалко... - буркнул Федор и вздохнул: - Теперь уж чего!..
- Да... - протянул Степан. - Прет из тебя!
- Чего прет-то? - не понял Федор.
- Серость твоя! - Степан отодвинул лежащую перед ним кучку воблы. - Я лично этот несознательный харч есть не буду. - Цепко оглядел всех и добавил: - И вам не советую.
- Отравимся? - с набитым ртом спросил Санька и подмигнул Федору.
- Отравление бывает не только на почве пищи, - туманно заявил Степан и посмотрел на Глашу.
Она сидела с независимым видом и вертела в руках рыбий хвостик. Потом решительно сунула его в рот и принялась аппетитно похрустывать косточками.
- Садись, Федя! - Настя подвинула Федору кучку побольше. - Ешь... Хлеба бери... Лук вон...
- Обопьешься с него... - поморгал своими белыми ресницами Федор и поглядел на Степана.
Тот сидел мрачный. Жевал картофелину, двигая скулами. Потом сказал:
- До чего картошка сухущая! Не проглотишь.
Глаша сбоку, по-птичьи глянула на Степана и посоветовала:
- А ты задумай, что это не картошка вовсе. Сразу вкусней будет!
- Как это - задумай! - уставился на нее Степан. - Картошка-то, вот она! В руке у меня.
Глаза у Глаши блеснули. Она прикрыла их ресницами и тихо сказала:
- Это ничего... Я всегда так делаю... Мы когда окопы последний раз рыли, до того я устала - лопата из рук валилась. Я и задумала, будто в одной старой-престарой крепости томится отважный революционер. На рассвете его поведут на казнь. И чтоб спасти этого революционера, нужно вырыть подземный ход. А скоро утро, торопиться надо. Подумаешь, ладони я до крови стерла! Заживут ведь ладони, верно? Зато какого человека от смерти спасу!
- Успела? - спросил Санька.
- Чего успела? - не поняла Глаша.
- Ну... этот... подземный ход вырыть?
- А! - Глаша засмеялась. - Работу кончать велели.
- Жалко... - вздохнул Санька.
- Ага... - кивнула ему Глаша. - Еще бы немного и успела!
Глаша опять засмеялась и, тряхнув головой, закинула косу за спину. Степан сидел притихший и смотрел на нее. Хотел отвернуться и не мог. Смотрел и смотрел!
А Глаша улыбнулась и сказала:
- Осенью идешь пешком через весь город... На улицах ни души, ветер свистит, холодно! А я задумаю, будто иду по пустыне. И не холодно мне вовсе, а жарко. Песок горячий, солнце глаза слепит, до колодца еще далеко-далеко! Приду домой - и к крану! Пью, пью... Тетя Катя даже ругаться начнет: простудишься, мол... - Увидела глаза Степана и спросила: - Чего смотришь?
- Так... - Степан повел шеей, будто жал ему ворот распахнутой косоворотки. - Тебе бы в кино выступать!
- Правда! - обрадовалась Глаша, и глаза ее засияли.
- Ага... - кивнул Степан, поймал насмешливый взгляд Саньки и грубовато добавил: - Они там все такие!
- Какие? - не поняла Глаша.
- Ну... - Степан повертел пальцем у виска. - Туркнутые.
Санька громко засмеялся, а Глаша отвернулась, сгорбилась, и Степан опять увидел, какими острыми стали вдруг ее плечи и непомерно длинными руки. Помрачнел, поискал глазами по столу, ища оставленную ему воблу, не нашел и непонимающе поглядел на невозмутимо жующего Федора:
- Ты мою воблу умял?
- Была твоя, стала наша! - хмыкнул Федор, обсосал косточку и степенно сказал: - Ты эту воблу есть не хотел? Не хотел. Пропадать, выходит, добру?
- Мало ли что не хотел! - взорвался Степан. - А теперь захотел! Пристроился уже? Частник!
- Во! - привстал Федор. - Да ешь ты ее на здоровье!
- Проваливай отсюда! - крикнул Степан, понимая, что злится он не на Федора, а на себя, и дело не в несчастной этой воблине, а в Глахе, которую он опять, не хотя, обидел. Остановиться уже был не в силах, да и не хотел признаваться в своей слабости. Подошел к двери и распахнул ее: - Давай!
- Спасибо, Степа.
На пороге стоял Алексей Колыванов и улыбался. Здоровой рукой он прижимал к себе граммофон с расписанной яркими цветами трубой. Посмотрел на обиженно сопевшего Федора, на Степана, усмехнулся и сказал:
- Подержи-ка музыку, Федя!
Федор обхватил граммофон обеими руками, поставил на стол, полюбовался большими красными розами на раструбе, обтер их зачем-то рукавом пиджака и шумно вздохнул.
- Ты чего это такой надутый? - спросил его Колыванов. - Или обижают тебя у нас?
Федор помолчал и сказал:
- Кто меня обидит - не обрадуется.
- Ну, ну! - Колыванов подмигнул Насте.
Та заулыбалась и обернулась к Степану.
Степан шутки не принял. Гордо отвернулся.
Колыванов опять перемигнулся с Настей, подсел к столу, обмакнул в соль хлебную корочку, вкусно похрустел и спросил у Федора:
- Что редко заглядываешь?
Федор покосился на Степана, помял в руках свой треух и ответил:
