Рембрандт . Лейден - мой родной город. Мы с Ливенсом пробовали работать в Амсетрдаме, но у нас ничего не вышло, и мы вернулись домой.
Хейгенс. Но как бы вы ни были привязаны к семье и родному городу, вам, все равно, придется со временем покинуть их и устроиться где-нибудь в другом месте.
Рембрандт . Вероятно, я так и сделаю, ваше превосходительство. Хотя удастся мне это сделать не скоро.
Хейгенс. На вашем месте, я сделал бы это немедленно. Судя по вашим картинам, вы давным-давно могли уехать отсюда. Если же вы питаете сомнения в своем праве занять подобающее место среди художников, то подобные опасения просто нелепы. Ваш маленький "Иуда" - работа подлинного мастера. Де Кайзер, Элиас, Йорданс - да кто угодно не постыдился бы поставить свою полдпись под такой картиной. Ее с руками оторвут на любом аукционе в Гааге или Амстердаме.
Ливенс. Да, ваша милость, но лишь при одном условии, что в ниженем углу будет стоять имя Йорданса, Элиаса или де Кайзера. Картины покупаются ради имени автора, а разве может составить себе имя бедняк, прозябающий в Лейдене, пусть даже он великолепный художник? Мой друг и наставник, присутствующий здесь, возил свои работы в Амстердам и был настолько любезен, что захватил несколько моих. Они, конечно, не идут ни в какое сравнение с его вещами, и я готов первым признать это, хотя написаны они в том же духе - мы с Рембрандтом горим одним огнем. Но кто купит полотна никому неизвестных людей? Картины, не уступающие этим, достались мелким перекупщикам, причем по цене, едва покрывающей наши расходы на холст и краски.
Рембрандт (смущен прямолинейностью товарища) . Полно, Ян, наши дела не так уж плохи..
Ливенс. Три флорина за твоего "Философа", пять за твою великолепную "Cуету-сует", где так превосходно выписаны череп, песочные часы и книги. Четыре - за моего "Ганимеда". Ну, посудите сами, ваша милость, достаточная ли это цена? Довольно ли этого за такие картины.
. Рембрандту неудобно за Ливенса. Хейгенс пытается возразить Ливеннсу, но тот вошел в роль.
Ливенс. Никто из мало-мальски влиятельных людей не купит наши картины. Те же, кто их все-таки купит, не в состоянии дать приличную цену.
Хейгенс. Ну в этом смысле мы вам поможем. Я - человек, пользующийся кое-каким влиянием, а, как коллекционер, составил себе имя в Гааге и Амстердаме. Я буду покупать ваши картины и начну с "Иуды". Я готов предложить вам за него сто флоринов, господин ван Рейн.
Рембрандт . Сто флоринов - это слишком много, ваша милость.
Хейгенс. Отнюдь (снова подходит к "Иуде"). Она просохла, не правда ли? Тогда я увезу ее с собой. Деньги у меня при себе, я расчитывал найти здесь что-нибудь стоящее, но, конечно, не ожидал ничего подобного.
Хейгенс отсчитывает деньги и отодвигает их в тень.
Хейгенс. Хорошо, что вы мне покажете еще? Я расположен покупать.
Рембрандт показывает остальные полотна.
Хейгенс. Эти две вещи сделаны, вероятно, под влиянием Питера Ластмана. Я, разумеется, знаком с его работами - одно время на них была большая мода в Амстердаме.
Рембрандт . Вы правы, ваше превосходительство.
Хейгенс. Но вам так же мало надо подражать ему, как и прятаться в глуши, да простится мне такое выражение. Следуйте путем, который привел вас к "Иуде". "Иуда" - вот что вам надо. Ну-с, а эта большая картина, "Человек в берете", видимо, принадлежит вам, господин Ливенс?
Рембрандт . Да, ее писал он. Но в таком положении вы не оцените ее по достоинству, мешают картины по сторонам (Рембрандт отодвигает свои полотна).
Ливенс. Если она хоть немного нравится вашей милости, то я целиком этим обязан Рембрандту. Он подсказал мне сюжет картины, она заключает собой целую серию полотен, где мы исследовали различные эффекты освещения.
Хейгенс приближается к картине, потом отходит на две диаганали картины.
Ливенс. Обратите внимание на руку и книгу, ваша милость. Какой отличный контраст между сухим пергаментом и живой плотью, не правда ли?
Хейгенс. Верно, верно. Эта картина - нечто совершенно новое, такое, чего - с уверенностью могу сказать, еще не видели при дворе. Правда, принц Фредерик-Генрих предпочитает фламандцев... Сейчас он пленен Рубенсом, и все, кто окружают его, естественно, питают те же пристрастия. Но эта картина, хотя и написана голландцем, способна произвестти впечатление на кого угодно.
Ливенс замер, не смея шелохнуться.
Хейгенс. Мне она пригодиться. Но что до цены , то я в некотором затруднении. Вещь выполнена не так тщательно как "Иуда", впрочем, ей это и не нужно, но, принимая во внимание размеры...
Ливенс. Цена целиком на усмотрение вашего превосходительства. Я достаточно вознагражден и тем, что вы пожелали приобрести ее.
Хейгенс. Устроят вас полтороста флоринов?
Ливенс. Вы щедры, ваша милость, безмерно щедры.
Хейгенс (к Рембрандту). Значит, у вас нет никаких покровителей в Амстердаме?
Рембрандт . Нет, ваша милость.
Хейгенс . Ну что же, придется мне что-нибудь придумать. А как мне получить мои картины?
Рембрандт . Кто-нибудь из моих учеников доставит их вам к семи утра..
Хейгенс . Превосходно! (К Ливенсу. ) "Человек в берете" еще сослужит вам службу, господин Ливенс. Я хочу подарить его принцу Оранскому, чья коллекция, славится во всем мире. (К Рембрандту. ) А маленького "Иуду" (Еще раз подходит к картине, будто не хочет с ней расставаться. ) , "Иуду" я оставлю себе. Ну что же, прощайте, господа.
Поклонившись, Хейгенс уходит. Ливенс бросатеся в объятия к Рембрандту. Тот более сдержан.
Ливенс. Рембрандт, дружище, победа!
Ходит, пританцовывая, кругами, потом натыкается на стол и, радостно причмокивая, ест.
Ливенс. Ты чего, дружище? Возрадуйся, наконец-то свершилось. Господи помилуй, теперь не будет отбоя от заказчиков, наконец, мы сможем выбраться из этого проклятого амбара. Да что ты, Рембрандт? Улыбнись. Вот молчун.
Рембрандт . Зато ты у нас разговорчив.
Ливенс. Ну брось, да я слегка был на подъеме, да с ними так и надо, господи, им же нужно все объяснять, иначе так и будешь всю жизнь прозябать в неизвестных художниках. Теперь-то все переменится, давай лучше выпьем, смотри - совсем про вино забыли.
Рембрандт . Да и я бы выпил, что-то я вспотел.
Ливенс. Вспотел! Ха, Рембрандт вспотел зимой в этом промозглом сарае! Эй вы там наверху, слышите, нам жарко, мы вспотели от быстрой хотьбы, мы идем к вам.
Пьют задирая головы, кружаться друг вокруг друга.
Ливенс. Смотри, смотри, наш ангел, полетел!
Рембрандт . Да как живо, ишь, бьет крылами.
Вместе. Прощай, прощай, перелетная птица!
Картина седьмая
Снова гостиная дома Абигайль. Рембрандт закончил набросок и смотрит с каким-то сладким удовлетворением. Абигайль встала, разминая затекшее тело.
Абигайль. Итак, секретарь принца круто изменил вашу жизнь?.
Рембрандт . Ничуть. А вот Ливенса - да. Через некоторое время принц подарил картину Ливенса английскому послу, а тот показал ее королю Карлу, и король Англии пригласил Ливенса к Английскому двору.
Аббигайль. А вы? Хейгенс вам написал? Он вспомнил о вас?
Рембрандт . Увы. Меня вытащил из Лейдена доктор Тюльп, заказав групповой портерт хирургов Амстердама. (Рембрандт сделал еще несколько штрихов). Ну вот, на сегодня хватит. Кажется, на этот раз, я ухватил самое главное..
Аббигайль. Разрешите взглянуть на портерт.
Рембрандт . Это всего лишь набросок.
Абигайль подходит, смотрит не в силах скрыть недоумение.
Рембрандт (смотрит сам на рисунок) . Да, да, кажется, я что-то нащупал важное. (Поднимает глаза на Аббигайль. ) Вам не нравится рисунок?
Аббигайль. Мне очень нравится, но...
Рембрандт. Что "но"?
Аббигайль. Я где-то видела это лицо.
Рембрандт. Еще бы!
Аббигайль. Кто эта женщина?
Рембрандт отшатнулся.
Аббигайль. Вам плохо? У вас болит голова?
Рембрандт. Нет, нет, просто показалось... Как это ни удивительно, я не могу добиться сходства в наброске. Такое со мной случается впервые.
Аббигайль. Но здесь так темно, даже при свечах. Может быть, зажечь еще один канделябр?
Рембрандт. Нет, благодарю. Свет здесь тоже непричем. Не понимаю, что случилось, но я никак не могу добиться того, чтобы вы были похожи на себя.
Аббигайль (полушутя, полусерьезно) . Может быть, вам хочется написать не меня, а кого-то другого?
Рембрандт. С чего вы взяли? Я с первой секунды хотел написать вас.
Аббигайль . Но вспомните: в первый раз вы сказали, что, без сомнения, где-то уже видели меня. Вероятно, вам хочется написать ту, другую женщину, которую я вам напоминаю.
Рембрандт. Но если такая женщина и существует, одному Богу известно, кто она.
Рембрандт, покачиваясь, опускается на стул, закрывает руками глаза.
Аббигайль . Все-таки я принесу вам воды.
Абигайль уходит. Гостинная покрывается туманом. Через некоторое время появляется хозяйка. Но это уже Саския.
Картина восьмая
Амстердам (1634-1637гг.). Гостиная над художественной лавкой Хендрика Эйленбюрха. Богема. Здсеь начинается вечеринка в честь Рембрандта, только что закончившего первый в своей жизни групповой портрет - "Урок хирургии доктора Тюльпа", произведший настоящий фурор в Амстердаме. Комната служила торговцу сразу всем: гостиной, столовой, кухней. Здесь очаг и множество кастрюль и сковородок, а также и спальней - огромное ложе, прикрытое сегодня для приcтойности куском винно-красного бархата и медвежьей шкурой. На ложе, растянувшись во весь рост, с непринужденностью и беззаботностью, лежит довольный своей холостяцкой судьбой доктор Маттейс Колкун. Заложив руки за голову и задрав вверх изящную бородку, он разговаривает с одетой в строгой платье Маргаретой вын Мейер (подруга Лисбет), которая сидит у него в ногах на краю ложа. В - углу клависин. В противоположном конце комнаты, держа над огнем сковродку, сидит на корточках Хендрик. У окна, залитого красным золотом заката, стоит кузина Хендрика, Саския ван Эйленбюрх.
