— Нет, не собираюсь!
— Какое же такое может быть у тебя дело?..
— Дело, братец, большое, — проговорил Огородников. — Я долго обдумывал: идти ли к тебе или не идти?.. И порешил наконец, что надо идти и что без тебя не обойдешься.
Помолчав немного, как бы собираясь с духом, он сказал:
— Денег мне надо… вот какая штука!..
— Вам денег? — вскрикнул Фиолетов и в ту же минуту вспомнил предостережение о. Егория.
— Выручай, брат…
Фиолетова даже покоробило всего.
— Нет, — пробормотал он, — денег я не даю никому.
— Хорошее дело! — заметил Огородников. — А мне все-таки дай, потому — за мной твои деньги не пропадут. Все до копейки получишь…
— Нет, я денег не дам… самому нужны, — перебил его Фиолетов.
— Зачем это?
— Торговать хочу.
— Это кирпичом-то толченым? — и Огородников захохотал во все горло. — Врешь ты все! — продолжал он. — Не нужны тебе деньги… Где уж тебе торговлей заниматься!.. Уж ты лучше прямо скажи, что жалко тебе…
— Верно! верно! — подхватил Фиолетов. — Это ты угадал!.. Жалко, жалко… Ну, просто жалко расставаться с ними… И черт знает, что случилось со мной… Сам себя не узнаю… Прежде, бывало, нищим подавал, калекам… Заваляется копеечка в кармане, и бросишь ее… А теперь — как отрезало!.. Шабаш! Сунешь руку-то в карман — и назад! Пригодится самому, думаешь… А чего там? Полушка какая-нибудь!.. Сам себе удивляюсь, ей-ей удивляюсь!.. Когда не было своих денег, когда каждую копейку из рук родителя получал, деньги — нипочем, бывало! А теперь из-за каждого гроша лихорадка бьет…
Переменив тон, он прибавил, самодовольно улыбаясь:
— А помнишь, ты говорил мне, что я пропаду, как «вошь в табаке»? Нет, брат, я не пропаду… Звезда-то тогда, видно, правду сказала, что быть мне богатому!.. И буду!..
Опять самодовольно улыбнувшись, он продолжал:
— Недавно я в город ездил о должности регента хлопотать… У соборного ктитора[3] был, просвирку ему приподнес… Он же и градский голова… Обещал! «Беспременно, — говорит, — будете!»… Даже руку пожал мне!.. Сделаюсь регентом, — буду получать жалованье; а лишние деньги под проценты пущу!.. Вот жениться бы на богатенькой! — вскрикнул он и даже пальцем прищелкнул…
— А ты зубы-то не заговаривай! — перебил его Огородников. — Ты мне денег-то давай.
— Нет, не дам! — оборвал Фиолетов и, подойдя к зеркалу, принялся поправлять прическу.
— Да ведь ты сам же говоришь, что деньги из-за процентов раздавать будешь!
— Буду, да не таким, как ты…
— Что же, хуже других, что ли, я! — вскрикнул Огородников и злобно ударил кулаком по столу.
— Не хуже, а главная причина — обеспечения нет никакого.
— Как никакого! А дом, мельница, кузница? а сам-то я? Нешто сам-то я — ничего не стою? Ведь это тебе грош цена, а меня дешево не купишь! Я — не дармоед, не шелкопер, я — рабочий человек, а на рабочем человеке весь мир стоит…
— Ну, а ты не очень-то кричи, — перебил его Фиолетов.
— Так не дашь?
— Не дам.
— Есть ли в тебе душа-то человеческая? — выкрикнул Огородников, но вдруг, как бы опомнившись, замолчал.
Фиолетов сел и, взяв гитару, принялся выщипывать на ней аккорды. Минут десять длилось молчание; наконец Огородников прервал его и заговорил совершенно спокойным уже голосом:
— Да нет, ты шутишь… Ты дашь мне денег… Ведь ты сам знаешь, какие у меня приятели на селе… Чуть не открещиваются, встречаясь со мной! Дай, ради господа! Уж больно дело-то хорошее подвертывается… Такое дело, что разом обогатить может.
— Какое это такое дело? — презрительно спросил Фиолетов, продолжая перебирать пальцами струны гитары.
— А помнишь, я тебе про масло-то говорил…
— Ну, помню.
— Теперь я из Москвы письмо получил…
— Это от студента-то?
— Да, от него.
— Что же он пишет?
— А вот почитай…
…И, Огородников достал из кармана завернутое в платок письмо, развернул его и подал Фиолетову. Фиолетов положил гитару и начал читать:
— «Почтеннейший Иван Игнатьич! Спешу вас уведомить, что масло, которое вы дали мне на образец, я показывал нескольким московским химикам, людям весьма почтенным и ученым, и вот что узнал от них. Масло это употребляется как в аптеках, так и в химических лабораториях»…
— Стой! — перебил его Огородников. — Этого слова я не понимаю.
— Лабораторию-то? — важно спросил Фиолетов.
— Да не выговорю даже.
— Лаборатория… это… это… — начал Фиолетов. — Это такое заведение, в котором ученые химики работают… Там у них разные реторты, фильтры…
— Мастерская, значит? — спросил Огородников.
— Да.
— Ладно, читай дальше.
— «Масло это, — продолжал Фиолетов, — весьма ценное и доходит иногда в цене до 40 рублей за пуд, по крайней мере, в настоящее время вам бы охотно дали за него эту цену»…
— А? — воскликнул Огородников, все более и более воодушевляясь.
Но Фиолетов уже не слушал его и продолжал читать:
— «Если вы пожелаете доверить мне это дело, — писал студент, — то вышлите масло, и я немедленно продам его. От тех же знающих людей сведал я, кроме того, что масло это в большом спросе в Лондоне, где употребляется на заводах, изготовляющих краски и разные смазки для машин. Мне обещали собрать подробные об этом сведения и даже сообщить адрес той английской конторы, которая занимается покупкою этого масла. Как только получу эти сведения, так сообщу вам, а пока от души советую заняться этим делом, которое может обогатить вас».
— Ну, каково? — спрашивал Огородников, подбоченившись.
— А у тебя сейчас-то есть ли это масло?
— То-то и горе, что нет! А кабы было, так разве я пришел бы к тебе?
— Эх! — вскрикнул Фиолетов и даже пальцем прищелкнул.
— Ведь я наделал-то самую безделицу, — продолжал Огородников, — из любопытства только: что, мол, выйдет!.. Ходил, знаешь, по полю, увидал на траве орешки какие-то колючие, раскусил один, а там зернышки, точь-в-точь как в подсолнухах ядрышки… Я и давай набирать их.
— А много у нас травы-то этой?
— Травы-то?
— Да.
— Сколько хочешь!.. И по самым все негодным местам растет… Да чего! — в городе у нас, по улицам — и там не оберешься ее… А люди-то мимо ходят и не знают, что ногами золото топчут!..
— Что же ты теперь делать будешь? — допрашивал Фиолетов, расхаживая из угла в угол.
— Что делать-то? Масленку строить, вот что!
— А потом?
— А потом придет осень, накошу этой самой травы сколько вздумается, обмолочу ее, орешки оберу на своей дранке, а из ядер погоню масло… — И, ударив кулаком по столу, вскрикнул: — Эх! мне бы только годика два поработать, покамест еще никто этого дела не расчухал, покамест на траву эту никто внимания не обращает… А там, через два-то года, пускай другие наживаются!.. Ну, что же, дашь, что ли, денег?..
— А тебе много нужно? — спросил Фиолетов не без робости.
— Рублей двести…
Молодой человек даже руками всплеснул, — а Огородников не отстает.
Часа два пробеседовали наши приятели, и наконец беседа эта кончилась тем, что Фиолетов сбегал в питейный и купил на деньги Огородникова бутылку водки и какой-то колбасы. Водка подействовала, и молодой человек, выпивая рюмку за рюмкой, видимо делался сговорчивее.
— Только уж это как хочешь, — говорил он, — а уж двухсот рублей я тебе не дам… больно много!..
— Да ведь так же у тебя деньги-то лежат! без пользы…
— И пускай!.. небось, места не пролежат… Они у меня в укладочке, нарочно укладочку для них купил… Связал деньги пачечками и уложил рядом… А ты сколько мне процентов дашь?
— Не знаю, сколько ты положишь?..
— Я, брат, на далекий срок не дам…
— А на какой?
— На три месяца, — больше не дам…
— Да ведь в три-то месяца я не обернусь! — испуганно заметил Огородников. — Надо масленку выстроить, травы накосить, намолотить, масла наделать, продать его… По крайности — на полгода…
— Ни, ни, ни за что! — возразил Фиолетов.
— Ну, хоть на пять месяцев…
— Не дам…
— Да ты что? — рассердился наконец Огородников. — С ума, что ли, спятил?..
— Больше как на четыре месяца не дам — и то, чтобы проценты все вперед…
Огородников подумал немного, посчитал что-то на пальцах и сказал:
— Ну, ладно! На четыре, так на четыре…
— Только ты знай, — добавил Фиолетов, — что больше ста рублей я тебе не дам… У меня пачки там — все по сту…
— Ну, вот две и давай…
— Ни за что на свете!..
— Чучело гороховое! — урезонивал его Огородников. — Да ведь не пропадут же твои пачки, — назад получишь…
— Больше одной пачки не дам!.. Боюсь я…
— Чего же ты боишься?
— И сам не знаю… Понимаешь ли? — ведь это первый опыт, так сказать, первый шаг… Когда попривыкну, тогда, может, и робость пропадет… А теперь — и проценты взять хочется, и вместе с тем робею… Сердце даже замерло от страха.
