В комнату вошел озябший прапорщик.
- А лошадей все нет, - пожаловался он.
Орешкин холодно и долго посмотрел...
- Н-ну, хорошо... - и, зловеще: - Идемте. Так? Мать вашу...
Прапорщик почти бежал за ним, стараясь поспевать.
- Вы... так? Ну, покажу!..
Неслыханная дерзость - отказ отряду в лошадях, в двенадцати верстах от будущего боя... Насмешка обнаглевших мужиков.
Он шумно ворвался на сборню.
Солдаты вскочили с мест. У печки, сгорбясь, стоял седой длиннобородый мужик и плакал.
- Он староста? - свирепо рявкнул Орешкин.
Мужик испуганно повернулся.
- Ваше... благородие... - залепетал он и, непривычные, такие жуткие, катились слезы по морщинистому, коричневому лицу... - шестьдесят лет ведь... а меня, как мальчонку... Ваше благородие, нет у нас больше коней...
- Пороть его, мерзавца, - затрясся Орешкин, - до смерти пороть!
Стоявший солдат дико, с боку покосился на офицера.
Фельдфебель - во фрунт, под козырек, подбородок прыгает:
- Ваше высокородие... Так что рядовой Еремин... По приказанию повели его наказывать... оказал сопротивление, ранил тесаком ефрейтора Калину...
- Где он?
- У крыльца, ваше высокородие... привели...
С ругательством Орешкин выскочил из сборни. Почти совсем рассвело.
По сторонам столпились группами примолкшие солдаты.
В кучке людей, среди офицеров - высокий без шапки - Еремин.
Не торопясь Орешкин отстегнул кобур, не торопясь достал наган и, поднимая револьвер, не торопясь пошел к Еремину.
Державшие его раздались, и он стоял один и пристально ловил глаза Орешкина, как будто бы стараясь прочитать, предупредить.
Дышал прерывисто распухшими губами.
Тяжелое, нависшее молчание.
Резко хлопнул выстрел.
Пробитый череп брызнул кровью и опрокинулся застреленный Еремин.
Неистовая ярость сразу пала. И дрогнула трусливенькая струнка.
- Что наделал?
Теряя уверенность, украдкой взглянул убийца на солдат и так же, как минуту тому назад Еремин, сперва не понял.
Вернее - не поверил.
Но этот?.. Этот?.. Что он хочет делать?..
* * *
- Хороший человек... свой. Вот бы больше таких... Звать-то как?
- Эх, забыл, забыл... Благодарствуйте, я ем.
- Вы ничего не едите, дорогой. Не волнуйтесь, все сойдет хорошо. Ежели что, вы спокойнехонько за ширму и... там сидите.
Утро. Номер. Чемодан желтый, свеженький - дорогой. По стенам обои в клеточку. Видел такие где-то. Только забыл. Все забыл. Еще чаю? Разве ему до чая? Точно смеется. Верю, верю... Где же видано, чтобы пили чай, читали письма и на него, Архипова, который убил, понимаешь, убил сыщика, смотрели так обыкновенно, как на зашедшего приятеля, когда весь дом, вся улица, должно быть, целый город стоном стонет? И бегают, бегают с высунутыми языками, ищут, ловят?
А этот - Решетилов, сидит тут за одним столом и... хлеб маслом мажет. Нет, уже знает, коли так себя держит. Выручит. Никто не сможет, а он сумеет...
Стукнули в дверь - холодным пальцем в сердце ткнули.
Так и вскочили ноги.
Решетилов только головой качнул: в чем дело? Ничего же не случилось? Тихо отставил стул. На цыпочках, весь согнулся - за ширмы.
Сел, кровать скрипнула.
- Ой, чего же он не отворяет-то?.. Подумают ведь...
К щелке примостился, шею вытянул.
- Обождите, - громко, небрежно отозвался Решетилов, и видно, как пиджак надевает, соринку какую-то еще стряхивает...
Э-эх, милый человек... Даже засмеялся внутри себя. Бормочут... не слышно. Мотнулся взглядом на окно.
Не то снег идет, не то - чорт его знает что... Зазвенели шпоры в комнате. Пропадаешь, Архипов? А?
- Поручик, чаю? Да бросьте церемониться. Я вам сейчас письмо достану...
Батюшки, начальник милиции!
Отдернулся от щелки. В глазах пустяшный, медненький гвоздок, забитый в ширму.
Выдал?
И злоба, и холод, и какое-то успокоение...
Голос Решетилова веселый, звучный. А тот растягивает, точно немец.
- Мне, видите ли, в срочном порядке нужна поставка партии саней. Сами понимаете, в чужом городе, как в лесу. Управляющий губернии, большой мой друг, был так любезен и указал на вас. Дайте только характеристику людей... ну, с точки зрения сохранения казенных денег... Вы понимаете?
- О, я... чем могу... Управляющий губернии тут пишет Шуман, сделай...
- Располагайте...
Смеется нехорошо, холодно.
Решетилов тоже смеется. Отвечает:
- Мне нужно одно: чтобы не до бесчувствия крали...
Обвел немца, ей богу обвел... Ишь ты, нечисть, выговаривает как...
- Городской голова? Воздержусь, Сергей Павлович, от аттестации...
Ловко! Даже в ширму посмотрел: оба смеются, руки жмут.
- Куда вы торопитесь?
Чорт, еще сидеть оставляет. А обо мне?
- С этим убийством вожусь. Не спал всю ночь. Преступник в городе. Найдем, найдем... И, как полагается, его вздернут... Для порядка... Имею честь... - спохватился: - Простите... Позвольте как-нибудь зайти? Вы дружны с управляющим губернией и... мне хотелось бы поговорить...
- Конечно, очень рад. Я буду ждать вас, поручик... Вы... как будто не такой, как остальные?
Засмеялся немец.
Хоть деревянно засмеялся, а как-то от души. Ушел.
Ох, жизнь ты, жизнь...
- Что, дядя, цел?
Вскочил:
- Ну... Сергей Павлович... спасибо. Поучил ты меня смелым быть... Уж приведется... отплачу...
Веселый, по плечу хлопает.
- Ладно, ладно, борода. Отплачу! Ты вот им заплати, которые тебя с собаками ищут. А мы свои люди - сочтемся. Язви его, мороз какой... А ведь сейчас тебя на станцию повезу. Одевай-ка доху. Мой подрядчик, чувствуешь?
* * *
Проснулась Мария Николаевна и вздохнула. И так по-весеннему свежо и радостно вздохнула грудь, что сразу села на постель и, жмурясь, протирала смеющиеся глаза навстречу бликам солнца.
Босая, в одной рубашке подбежала к зеркалу и вспомнила.
И, вспомнив, с легким смехом роняла кудрявую головку.
- Но, что же было? - радостно лгала самой себе, - такой же вечер, как сотни прошлых вечеров?
Потом настал обычный день.
Как будто бы сидит в курьерском поезде Мария Николаевна и едет в некий чудный и далекий город. А мимо мелькают телеграфные столбы, заборы, однообразные поля...
И это, что проходит мимо - муж, хозяйство, офицеры, вся их жизнь...
А та, таинственная цель?
И вдруг, взгрустнувши, отвечала:
- Не надо думать.
Потом пришел Малинин. Говорил с Полянским об убийстве сыщика и был напуган. В иное время Мария Николаевна по-женски, вероятно, заинтересовалась бы случившимся.
Теперь и это слушалось как будто мимоходом. Муж куда-то вышел.
Малинин остался с ней один.
Прежде, забавляясь, она давала целовать ему украдкой свои пальцы, и ей было смешно, что этот толстый, краснолицый человек, пугливо озираясь, наспех хватал протянутую руку.
"Боится мужа", думала она и с любопытством ждала, что будет дальше. Теперь же, - взглянула на Малинина, увидела его смущенно ищущее выражение и отстранилась, предупреждая...
- Послушайте, голубка, - прохрипел тот нежно, - поедемте кататься?
Медленно взглянула на окно.
Золотой жар солнца в переливах ледяных узоров стекол.
- Страх как хорошо сейчас сидеть и мчаться в санках...
Вздохнула и отказалась.
- Сегодня вы недобрая, - с обидой и мольбой настаивал Малинин.
Нет. Мысль одна, как гвоздь, забита в голову. Пожалуй, как волшебный хрустальный шарик, которым гипнотизер пленяет волю пациента. Но было хорошо уйти в себя и в то же время слушать. Не одинока так она, когда сидит тут кто-то рядом. Просящий голос будил в ней жалость. И ведь недавно эта жалость едва не разгорелась в яркую, светящуюся точку. Надуманную, сочиненную точку. Она могла бы убедить, уверить сердце, и Мария Николаевна пошла бы ей навстречу, в какую угодно тьму... Теперь как будто пелена сползла с глаз. Она взглянула на Малинина и словно в первый раз увидела его. Вскочила со страдальческой гримасой:
- Вы извините... мне нехорошо... - и вышла.
Малинин изумился. Потом рассердился определенно.
* * *
Один из взводных роты Орешкина давно приготовился дезертировать.
Инстинктивное чувство опасности в оплетавшей их сети кровавой неразберихи подсказывало даже самым тупым, что добром все это не кончится, и не один крестьянский парень, укладываясь на казарменных нарах после вечерней поверки, тоскливо думал о будущем и строил планы спасения.
Орешкина все ненавидели и боялись.
Когда был объявлен поход, очень обрадовались.
Какой-то выход.
Сейчас в стороне от смущенных солдат остановился взводный, только что выполнив какое-то поручение. Остановился, запыхавшись от быстрого бега, опершись на винтовку.
Видел медленно подходящего с револьвером Орешкина.
Длинно вытянувшегося Еремина - без шапки.
И то, что кругом была родная, деревенская обстановка и рядом, плечом к плечу, не стоял обычный сковывающий строй, и то, что предметы не ясно виднелись во мгле туманного рассвета, - помогло человеку выступить из солдата...
