Задумался Кошкин. Руки сжал, пальцы хрустнули.
- Ты... вот что скажи Николе. Ден через пять, подтянем человек с полсотни. Раньше - не успеть. Ежели до того у вас неустойка выйдет - ну... тогда разве вот с ним, - кивнул на длиннобородого, - тарарам какой сообразим... Чтобы отвлечь...
Длиннобородый потянулся, зевнул.
- Эт-то... могем.
* * *
Поезд шел еле-еле, ощупью. Впереди его плыл броневик и длинный хвост вагонов, набитых солдатами, беженцами и товарами, словно взбирался на задремавший вулкан, готовый пожрать эту пеструю мешанину. В продолжение всей дороги, от момента посадки, Архипов ехал в каком-то восторженном оглушении. Уж очень чудно было лежать на верхней полке и лениво, в такт колес уходящего поезда, переговариваться с соседями о дорожных пустяках, тогда как на самом деле, по-настоящему, может быть, сейчас, сию минуту, его окровавленное, расстрелянное тело пихнули бы в яму...
И оттого, что победа осталась не за настоящим, не за обычной проклятой правдой, и оттого, что было это возвращением к высшему благу, - к жизни, он все время старался нарочно переживать самые острые моменты происшедшего и сознавать, что все это - в прошлом.
Теперь, приближение к месту пробудило в нем мысль о той цели, с которой он ехал. Мысль эта зацепила и размотала клубок других, побочных мыслей. Архипов спустился с полки и протискался на площадку.
Ветер освежил его, он смотрел на мелькавшие, плотные стены зеленого ельника, запорошенного снегом, слушал, как с ритмичными, трубными вздохами одолевал подъем паровоз, и наконец, просто спросил себя - зачем он едет? Только для того, чтобы убежать от N-ских палачей, да перевезти письма, которые дал ему Решетилов?
А потом? Опять эта бесконечная лямка, без смысла, без содержания?
Ведь сейчас, когда на старой жизни и у него, Архипова, и как будто у всех кем-то решительно ставится крест, сейчас-то и есть возможность шагнуть к тому новому, о чем расплывчато и смутно мечтал он в минуты раздумья. Неужто пропустишь эту возможность?
Распахнулась дверь из другого вагона. С вихрем острого ветра, с грохотом и лязганьем колес перебрались на площадку два человека.
Плотный железнодорожник и изящный, чешский офицер.
Оба, видимо, ехали недалеко, в вагон не пошли, а стали рядом с Архиповым и продолжали разговор.
Железнодорожник озабоченно и протестующе говорил об остановившемся движении и махал рукой.
Чех вежливо поддакивал, соглашался и часто упоминал о большевиках, которые нападают на поезда и которые убили его "брата-майора".
- Это... это... как вольк, - подыскивал слова чех, - некультурный, нецивилизованный. У него нет правил идеализма и человечности...
Какая-то дама перебиралась в другой вагон.
Чех, мгновенно извинившись, прервал разговор и галантно отворил перед нею дверь.
Муторно стало Архипову от вида этих людей, от поезда. И еще сильней захотелось сделать что-то, определить себя чем-то, в угрожавшей ему неопределенности...
* * *
Поезд замедлил ход, засвистел, застучал по стрелкам и мимо побежали длинные жилые эшелоны с лошадьми, с иностранными надписями, с укутанными и неодетыми солдатами, со всем походным, военным хозяйством. Ярко светило солнце и перрон небольшого вокзала кишел народом. Взяв свой мешок, Архипов слез с другой стороны и сразу, в узких проходах между вагонами, попал в толпу, в разноязычный галдеж и говор.
Чего-то ждали, на что-то смотрели все эти необычно сбежавшиеся люди. Архипов даже обрадовался человеческой сутолоке. Не жалея боков, протискался вперед и очутился против новенькой угольной эстокады, бревенчатым мостом перекинувшейся через полотно.
Под одним из пролетов стояли солдаты с винтовками, и какой-то казак, с желтыми, засаленными лампасами, залез по бревнам наверх и укреплял болтавшуюся внизу веревку.
Архипову сразу сделалось страшно. Он оглянулся, точно ища объяснения. Пыльный, черный мастеровой, в блузе, залитой маслом, стоял плечом к плечу, рядом с Архиповым и, поймав его вопрошающий взгляд, мрачно и подозрительно отвернулся.
Гомон, шум и свист залпом загремели где-то близко. Толпа зашевелилась, метнулась, раздалась, и дикая ватага людей в красных фуражках устремилась к висевшей веревке, волоча за собой человека. И с жестоким любопытством, объединявшим всех этих гогочущих, плачущих, злорадствующих и проклинающих людей, Архипов остался и смотрел. Безусые мальчишки с исступленными, трясущимися лицами, дикари, сумасшедшие красильниковцы, суетились у виселицы, заправляя на маленьком, в черное, рваное пальто одетом, человеке веревку.
Лицо его, белое, белое, ничего не выражало, кроме окаменевшего недоумения. Он ворочался неловко, покорно уступая ощупывавшим его пальцам, а толпа умолкла, приподняла многоликую голову и, раскрыв многозевный рот, умерла в ожидании...
С тоской и ужасом посмотрел Архипов наверх.
Вся площадка эстокады была набита черными гроздями людей, перегнувшихся вниз и смотревших в одну точку.
Архипов взглянул повыше и увидел праздничную синеву утреннего, прозрачного неба и золотой лоскуточек облака, таявшего в лазури...
Шумно охнул внизу прибой голосов.
Маленький, в черном пальто человечек висел на веревке, едва не касаясь земли вытянутыми носками сапог.
К Архипову была обращена спина с завязанными на ней руками, еще судорожно перебиравшими пальцами. Тело медленно поворачивалось, показывая щеку, и тут все шумно загалдело кругом, и Архипов заметил у виселицы чешского офицера, того, который был в поезде.
Офицер стоял в толпе шумевших военных и аплодировал.
Растолкав стоявших, бормоча ругательства, выбрался Архипов из толпы и пошел к селу, за расползающимися кучками народа. Отовсюду говорили.
- Зря это, - утверждал один, - не развинчивал он рельсов, зря загубили.
- Да ведь сознался?
- В чорте сознаешься, как до смерти запорят...
Какая-то женщина, сотрясаясь от рыданий, поминутно оступаясь в снегу, набрела на штабель шпал, упала и осталась лежать...
Архипов шел разыскивать явку, квартиру некоего Плиса.
* * *
В кабинете председателя уездной земской управы сидел за столом Решетилов и, сняв шапку и расстегнув пальто, наклонился над бумагой. На бланке уполномоченного министерства снабжения твердо и крупно рука выводила условия поставки саней и цены.
Это - уполномоченный делал письменное предложение земской управе.
Дверь приоткрылась, знакомый военный заглянул в кабинет. Бритые губы его сейчас же сложились в улыбку, он открыл дверь и четко откозырял.
- Поручик! Очень рад.
- Я не помешаю? - осведомился Шуман.
- Нисколько. Я, видите, сам забрался в чужой кабинет...
- А председателя нет?
- Нет, присаживайтесь. Я тоже его жду.
Шуман вошел, секунду поколебался, потом решительно захлопнул дверь, и сел против Решетилова.
Вынул портсигар, достал папиросу, выждал, когда Решетилов промокнул написанное прессом, и негромко спросил:
- Вы знаете новости?
И так было много значительности в немногих словах, что Решетилов даже положил перо.
- Отряд хорунжего Орешкина перешел к красным. Офицеры перебиты. Красные, по слухам, двигаются к городу.
Как ни был насторожен и готов ко всему Решетилов, а не сумел удержать радостного блеска в глазах и почувствовал, что Шуман заметил это. И с этого мгновенья, с холодного, замкнутого лица начальника милиции точно сползла невидимая каменная маска и лицо стало более живым и человеческим.
- Я ожидал такого конца, - продолжал Шуман, - не удивляюсь ему и не впадаю в панику. Там, в военном городке, только что получили известие и, должно быть, у них все вверх дном...
Пренебрежительно:
- От меня, вероятно, будут скрывать...
Решетилов сидел, покусывал губу и молчал.
Не глядя на него, помолчал и Шуман.
- Но что же делать, Сергей Павлович? Я не о Логовском. Это - эпизод. Не о движении на город. Это - басня для того, чтобы запугать полководцев из военного городка. Я об общем крахе. Я - офицер старой армии, я видел много всего, привык сам слушаться, требую, чтобы и меня слушали. А у нас, извините, - чорт знает что. Коль монархия - так монархия, коль республика так республика. А ведь у нас ни то, ни се. И с подлецами и трусами я не желаю служить. Вы, может быть, удивляетесь, что я так говорю? Но я позволил себе это потому, что вы друг управляющего губернией и, как лицо гражданское, вы шире можете смотреть на вещи...
И с презреньем:
- О вас уж мне доносили... Что-то подозревают. Обычная, знаете, паническая осторожность. А теперь я у вас, как у старшего по опыту, спрашиваю: что же делать?
Был риск, и Решетилов рискнул.
- Вот, дорогой поручик, - тихо и серьезно заговорил он, - вашу психологию я понимаю. Совет вам дам. Крушение полное, вы правы. Можно действовать двояко. Или до конца, во имя чего уже и не знаю, цепляться за старое. Вы, мне кажется, и достаточно разумны и достаточно еще цените жизнь, чтобы это выбрать. Второе - это содействовать новому. Знаю, знаю, что вы скажете. Будут сдирать погоны, а, может быть, и шкуру. Это - верно. Но до этого доводить не надо. Потом, когда все установится, придет в норму, тогда и вам место будет. Весь вопрос, как пережить настоящий момент. Спрошу прямо: вас устраивает отъезд на Дальний Восток?
