Ван Делфен, похоже, тоже от души веселилась. Точно, пришло время, когда все расслабились и развеселились, а значит, Хофмейстеру было пора угостить всех сашими. К встрече со своими тайными и глубже всего запрятанными страстями и странностями лучше быть готовым не на пустой желудок. Он посмотрел на парня своей младшей дочери. Он следил за ним.
Кто-то врезался в него и спросил:
— А тунец еще остался?
Он словно в трансе показал на кусок рыбы и снова уставился на парня своей младшей дочери.
Он не сводил с него глаз.
И тут Хофмейстер вдруг понял, почему его лицо показалось ему таким знакомым. Он понял, кого напоминает ему этот мальчишка. Как же он не увидел этого в первую же минуту? Но теперь все стало ясно. Мохаммед Атта. Как две капли воды. Тот же подбородок, та же прическа. Родной брат Мохаммеда Атты. Его двойник. Мохаммед Атта собственной персоной, Хофмейстер готов был поклясться, что это он, если бы не знал с почти стопроцентной уверенностью, что этот человек мертв.
С полупустым блюдом он вернулся на кухню. Залпом выпил бокал вина, обеими руками уперся в холодильник и подумал: «У меня в доме Мохаммед Атта. Атта у меня в доме. Атта пришел сюда. Атта воскрес».
Он поставил на огонь сковородку, достал масло, чеснок, соль, перец и сардины. Сковороду нужно было как следует разогреть. Он постучал ногтем по краю. Немного терпения. Сейчас еще рано.
Хофмейстер пока не мог решить, что же ему делать, как предотвратить эту катастрофу, поэтому сконцентрировался на сардинах. Но в том, что это настоящая катастрофа, он уже не сомневался. Мохаммед Атта — это катастрофа. А как иначе?
Он открыл новую бутылку вина. Гевюрцтраминер из Италии. Он выбирал это вино вместе с Тирзой. Он всегда выбирал вино с Тирзой. Уже много месяцев, несколько лет. Она пробует, она выбирает, он покупает.
— Йорген.
Он обернулся.
Его супруга.
Ее тело еще решительнее пыталось прорваться сквозь ткань, чем в начале вечера.
У него сейчас не было на нее времени. Он собирался жарить сардины.
— Йорген?
Сковорода накалялась. Когда ждешь, это так медленно. Ужасно медленно. Но наконец она разогрелась. Хофмейстер плеснул в нее масло.
— Йорген, я с тобой разговариваю.
— Я готовлю. Ты не видишь? Мне нужно пожарить сардины.
Она подошла на пару шагов ближе.
— Я тебе и не мешаю, просто хотела узнать, у нас еще остался ром?
Сардины можно было отправлять в сковородку. Он положил их осторожно одну за другой. Он всегда наслаждался такими моментами. Он любил готовить. Даже больше, чем вкусно поесть, Хофмейстер любил готовить. Он научился ценить этот процесс, медленно, постепенно.
— Ты хоть знаешь, кто у нас в доме? — спросил он, не оборачиваясь, не отрывая взгляда от сардин на сковородке. — Ты в курсе, кто у нас в гостиной?
— И кто же там, Йорген? Кто там у нас в гостиной? Любовь всей моей жизни? Ты его уже видел? — Она расхохоталась, как будто рассказала отличную шутку. Любовь ее жизни у них в гостиной. Она дожила до того возраста, когда подобное становится шуткой. Что там сказала та девчонка в сарае? Нам это не нужно. Любить. Нам на фиг это не надо.
— Мохаммед Атта.
Пять сардин лежало на сковородке. Можно было добавить еще одну. Шестую. Они улеглись рядышком так ровно. Просто идеально. Хофмейстер любил такие вещи. Ни одна сардина еще не подвела его. За все годы, что он сам вел домашнее хозяйство, что он готовил для Тирзы, это было его коронное блюдо.
— Что за Мохаммед Атта, Йорген? Я его знаю? Это он — любовь моей жизни? Может, мне его нарисовать? Из него получится модель?
— Мохаммед Атта! Ты что, черт тебя дери, не знаешь, кто такой Мохаммед Атта?!
Она покачала головой и дотронулась до него. Отца своих детей. Понюхала, чем он пахнет.
— Понятия не имею, — сказала она. — А я должна его знать?
— Где ты вообще жила все эти годы? В пещере? Вашу лодку смыло?
Масло весело брызгалось.
Хофмейстер надел фартук и завязал тесемки.
— Я понятия не имею, кто такой Мохаммед Атта, уж прости. Видимо, он — не любовь всей моей жизни, ну и бог с ним. Я просто спросила, есть у нас еще ром? Я, знаешь, начала с ром-колы и не хотела бы смешивать. Ром еще остался?
— Мохаммед Атта! — закричал Хофмейстер. — Мо-хам-мед Ат-та!
— Не ори так, Йорген.
Она подошла и обняла его сзади. Прижалась к нему. Сжала его грудь. Мужчина, которого она променяла на свою школьную любовь. Променяла и потребовала обратно. И вернула. Или вернула наполовину. Бесконечные возвращения — это и есть любовная жизнь человека.
Его тошнило от нее, и чем больше его тошнило, тем больше ему хотелось, чтобы она еще постояла так, прижавшись к нему. Недолго, пару секунд. Дольше не надо.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Но мне все равно. Я просто зашла за ромом. Эти ребятки такие чудесные, Йорген. Ребятки Тирзы. Такие все вежливые и умненькие.
— Твоя школьная любовь не читал газет? Не было денег на газету? Он что, нищий? Или тупой? Или нищий и тупой? У вас на лодке иногда включался телевизор? Там вообще был телевизор? Где тебя носило? В каком мире ты жила? Хотя постой-ка, когда это все случилось, ты же еще жила здесь! По крайней мере, официально.
— Я была влюблена, Йорген, я была влюблена. А когда ты влюблен, то многого не замечаешь, мой милый Йорген, ты такой душка, ты никогда не нравился мне так сильно, как сейчас, мой дорогой. Но скажи же мне, где у нас ром. А потом можешь сколько угодно рассказывать, кто такой этот Мохаммед-шмохаммед. И что я пропустила. Там, на лодке. Я обещаю тебе, что буду очень внимательно слушать. Я же всегда слушала тебя, когда ты пытался вещать всякие мудрости?
Он не сводил глаз со сковороды. Еще чуть-чуть — и рыбок надо будет перевернуть. Пот стекал у него по шее, но у него не было времени лезть в карман за платком. Он внимательно слушал, как шипит масло. Жарить сардины намного труднее, чем все думают.
— Четыре года назад, — сказал он и на минуту снял сковороду с огня, чтобы равномерно распределить масло. — Четыре года назад началась третья мировая война.
— Вот как? Значит, я действительно все пропустила. Третья мировая. И что, уже были голодные зимы?
— Прекрати! — закричал он. — Прекрати сейчас же! Голодные зимы еще будут. И очень надеюсь, что ты будешь
