мое обстоятельств сознаю не исчерпывающим вины. Я раскаялся полностью. Полностью, по совокупности прожитых мною дней, признаю жизнь свою бесценную даром, траченным даром.
В оправданье свое могу лишь сказать: совершенное мной преступление против жизни было совершено в состоянии надежды, вызванном дезинформацией, одурманивающей сознание. Сие была внушенная мне с юных лет мысль, что здесь будет лучше. Но здесь не лучше! Да, действительно, земля всех равняет, и из бедного, и из богатого ромашка растет, но не больше. И оттого ни нищему радости нет, ни богатому понимания, что прижизненно был скотиной. Ничего здесь нет, абсолютно.
Говорили же, что оставь на входе надежду. Но кто ж из нас решится войти хоть куда-нибудь без надежды? Нет таких среди нас. Нет букашки даже такой у Господа, что ползет куда-нибудь без надежд. Потому что без них ползти значит… ползать без цели. Ибо цель у всякого существа составляет его надежда. Но здесь ее нет! Потому что от даты кончины всякий мастер гравировки кладбищенской упирается инструментом своим в плиты окончание: нет пространства продолжить. С тем надежда моя на то, что бесконечность моего подземного заточения когда-нибудь кончится, что выйдет амнистия, – безнадежна. А между тем именно она, обманом внушенная, держит все без исключения человечество в заблуждении трагическом, умаляя великую цену жизни. Над нею же совершив свое преступление, шагнул в могилу я с облегчением человека, уставшего от забот. На сон ночной для бодрости веки смежив, открыл их во вечной мгле.
Пусть мое признанье вины посмертное не смягчит наказания и не даст мне свободы и нового шанса на исправление. Пусть наказание мое не пожизненное, а посмертное, уповаю лишь на одно: оно будет читано поколением следующим, и узнают правду они не после, как я, но до. Пусть лишит их правда моя, опыт личный мой надежды на продолжение, но сторицей окупится благодарностью за каждый жизненный миг.
Я не совершил прижизненно ничего, что могло бы оправдать мое прошлое, обеспечить мне земное бессмертие, а подземного преодолеть мне бессмертия не дано.
Дорогие живущие! Вам мой голос из тьмы. Вы обмануты, вас обманули. Я лежу здесь не первый год, и мне ли не знать, мне ли не оценить безвозвратности дара того, что растратил? И в ведре вода кончается, и в реке. И весною вишни в цвету стоят, яблони, а в осень укрывают землю плоды. Человечество смертно. Промежуток же на могильной плите меж датой рождения и кончины есть единственная надежда.
Знаю, если письмо мое (неисповедимы пути Господни, уповаю, что именно эту истину хотел Он до вас в устах моих мертвенных донести) дойдет до адресатов, какое неприятие, возмущение среди вас оно вызовет! Однако кто-то должен вам сказать, предупредить! И молчание мне свидетель.
Вот он, птичий щебет, солнечный свет над забвением моим, с ним же правда и истина: да святится имя вам дарованной жизни.
Ну и жизнь, товарищи, ну и жизнь! – когда кончится, не дождешься…
Год прошел. Ничего не говорит, все молчит проклятая женщина. Что ли, мне самому решиться спросить ее, прочитала ли она мою книгу?..
Ф.М. Булкин
Не дождавшись нового скачка цен, дефолта, панацеи от рака и гриппо-вируса, рецессии и второй великой депрессии, разлома европейского континента и преодоления кризиса, раскола «Северного потока» и развития новых технологий энергетической отрасли в результате отказа от колониального наследия на Урале; не дождавшись создания государства с новым лицом по прежнему образцу и весны-2021, возвращенья с работы жены своей Галочки и из школы-студии «Солнышко» близнецов Сережи и Вовочки, новостей вечерних по центральному телевидению, не поужинав, не открыв бутылочки пива, лег пораньше спать Олег Михайлович Возмущенный, прикрепив для семьи своей к холодильнику магнитом в форме «кукиш» записку:
«Разбудите, когда помру. Надоело!»
Представляется мне, что жизнь-то все-таки где-то есть, раз на Марсе нет, то подальше…
Ф.М. Булкин
Третьего августа, лета двадцать двадцатого, в восьмом часу вечера, на расстоянии шестидесяти миллионов километров от Земли, без воды и пищи, в окружении неактивных посадочных модулей завершивших исследования, с надеждой на прибытие миссии Аль-Амаль, в разреженной атмосфере углекислого газа, при температуре минус 153 градуса по Цельсию, был забыт своим автором в космосе некий Вадим Петрович, или Константинович, или Александрович, Недопискин.
Он очнулся на дне ударного кратера и, не удивившись особенно этому, застонал.
Выбор есть всегда. Есть всегда, покуда мы живы. И, куда бы ни забросила, ни закинула нас судьба, выбор будет нам предоставлен. В Сочи, в Питере, на Марсе и на Юпитере. И у нового Робинзона солнечной системы, Вадима Петровича, выбор был. Можно было продолжать лежать на дне кратера, покрываясь угарной пылью, можно было проверить… Нет ли здесь жизни?
Выбравшись на поверхность планеты неведомой, оглядевшись, забытый застонал второй раз. «Будь ты проклят, скотина… старый бездарь… осел…» – пробормотал Недопискин, но проклятие это, неизвестно к кому обращенное, слышала лишь Великая Северная Равнина. В алых отблесках и багряных туманах над долиной парила гора Олимп. Над Олимпом кружили Фобос и Деймос (страх и ужас) – два естественных спутника… всякой судьбы. Краски были оттенков огненных, рубиновых и кровавых, и по этим оттенкам Вадим Петрович определил, что судьба посчитала нужным забросить его на Марс.
Захотелось пить, смутно вспомнилось, что воды здесь нет. И хотя извилистые пространства равнины бороздили каналы, напоминавшие русла, во́ды их были оптическими иллюзиями. Хуже того, Недопискин подозревал, что и сам он, и вся жизнь его – оптическая иллюзия. Не иллюзорным оставалось только желание жить, и еще одно желанье отчаянное, сходное детскому, – чтобы поскорей забрали домой. Вадим Петрович с надеждой посмотрел на Олимп…
Через несколько дней после забвения (по марсианскому времени) в алых отсветах пламени, у костра, полыхавшего на вершине Олимпа, в полном одиночестве, совершенно нагой, стоял Новый Космический Одиссей – или Робинзон? – Недопискин. Время от времени Вадим Петрович садился на корточки или подпрыгивал, принимался бегать по кругу над кратерной пропастью и приплясывал… Он кому-то махал, хохотал, бормотал и кидался вниз и вверх марсианскими ледовитыми глыбами, иногда Недопискин падал на колени в марсианскую пыль, простирая руки к земле. Иногда грозил Венере с Юпитером кулаками.
«Вернись, сволочь! Вернись, скотина! Вернись! вернись! Ты меня здесь забыл! За-а-был!» – кричал звездному небу Вадим Петрович, сотрясая разряженный воздух истощенными кулаками, и мерцали над ним, в своем безответном величии, безмолвные
