съест, даже если речь идет о кулинарном шедевре самого лучшего шеф-повара. А спросишь ее: «Что, аппетит пропал?» – так она скажет, что вкус этого блюда уже успел ей надоесть. Рутина и она – нечто несовместимое. Как может она вытерпеть такую рутину: каждый день своей жизни наблюдать, как некий тип в одно и то же время чистит зубы?
И подобные мысли вьются и свиваются в единую нить. А что, если после краха неудачного брака она станет искать утешения в своем старом друге авиаторе?
А почему нет?
Он улыбается как маленький шалунишка. Заманчиво.
Кладет пальцы на клавиатуру и энергично нажимает. Рычаги механизма движутся на максимальной скорости, клавиши прыгают. Пальцы выбивают чечетку.
Тони широко раскрывает свои выпуклые глаза и позволяет процессу увлечь себя, ведь для него писать – все равно что летать. От того и другого захватывает дух и пробирает дрожь.
История, и он сам не знает почему, начинается ночью, в холодном и черном воздухе под бесконечным, усыпанным звездами небосводом.
Бернис и его вечная мечта.
И он, выдуманный герой, имеющий преимущества, получит второй шанс, которого в его собственной жизни не было… По крайней мере, на настоящий момент! Если Бернис в этом рассказе выйдет триумфатором, отчасти это станет и его собственным триумфом. Если он добьется своего, разве не сможет так случиться, что и сам он добьется того же?
Пишет лихорадочно, как будто фиксируя на этих страницах собственную судьбу. Но в той же лихорадке вырывает листы бумаги из-под каретки машинки, комкает их и бросает на пол. Закуривает сигарету, выходит к радиоприемнику, просматривает метеосводку, возвращается, наклоняется и поднимает с пола комок бумаги. Бережно разворачивает и разглаживает листок, страстно желая, чтобы слова оставались на своем месте, чтобы бумага не порвалась. Есть абзац, который можно спасти! Весь в сомнениях – то одно, то другое. Пишет и рвет.
Он знает, что автору весьма свойственна снисходительность по отношению к своим словам; ни один отец не потакает своим детям в такой степени, как писатель своим словам и фразам. Все они кажутся ему остроумными, даже глупые, все они для него прекрасны, даже гротескно ужасные. Он знает, что тот писатель, который совершенно удовлетворен своим творением, – это глупец. Писатель – тот же земледелец, что засевает белую целину листа бумаги. Приложенные усилия, рвение и дни труда ничего не гарантируют; порой вырастает негодный урожай гнилых слов.
Вечереет, с заходом солнца прилетает почта из Агадира. Механики с невозмутимым видом ждут ее снаружи, сидя на деревянных ящиках, приспособленных под скамейки. Комбинезоны у них так густо покрыты пятнами, что угадать их первоначальный цвет уже невозможно.
– Попрошу прислать вам из центра новые комбинезоны.
– Да не, не надо, Сент-Экс! Лучше попроси, чтобы нам зарплату повысили.
Он морщится. Оба механика частенько отлучаются в город мавров, если можно назвать городом несколько глинобитных домиков, навесов и грязных кибиток, сгрудившихся в паре километров от воинской части, что испанцы называют Вилья-Бенс, в честь одного из своих генералов. Тото тратит почти половину своего жалованья на выпивку, а остаток – на женщин. Жан-Луи – на женщин, а что останется – на выпивку.
Два «Бреге» появляются в зоне видимости аэродрома, а механики как ни в чем не бывало продолжают сидеть.
– Давайте! Бегом! Горючее!
Механики что-то бурчат себе под нос. Встают не торопясь, неохотно.
Самолет раскачивается в воздухе под порывами ветра и садится на полосу, несколько раз подпрыгнув.
Тони бежит к машине и добегает как раз в ту секунду, когда из кабины выпрыгивает Ригелль.
– Добро пожаловать в Кап-Джуби!
– Горючее!
– Уже везут.
Но Ригелль его не слышит, он ринулся прочь, чтобы отбежать на несколько метров от самолета и отлить. Вскоре возвращается, несколько успокоившись. Летчик из самолета сопровождения, что приземлился сзади, тоже уже здесь.
– У вас десять минут. Я вам приготовил кофе, а еще есть лепешки с медом.
– Только кофе, Сент-Экс. Через пять минут нам нужно взлетать, из графика выбились – запаздываем.
Тони смотрит на часы и беззаботно машет рукой.
– Всего-то на четверть часа.
– Но ты же знаешь, каков наш месье Дора. Две недели назад я прилетел в Касабланку с часовым опозданием, так он мне штраф вкатил – минус четыре дня месячной оплаты.
– Слегка с перебором.
– Слегка? Да это же грабеж! Я каждый день жизнью рискую из-за этой почты и всего-то раз прилетел на пятьдесят гребаных минут позже из-за сильного ветра прямо в морду. Я что, за ветер должен отвечать? Что я-то могу сделать, если ветер меня тормозит?
– И ты ему это сказал?
– Естественно.
– И что он тебе ответил?
– Что, если встречный ветер сильный, нужно в рейс вылетать раньше. Черт подери! Да разве мы и так не делаем уже все, что можно?
Тони кивает, и тут Ригелль понимает, что уже поздно.
– Давай-давай! Горючее! Что там с твоими механиками? Спят на ходу, что ли?
Самолеты взлетают и теряются в небе. И нет уже ни оглушительного рева моторов, ни сильного ветра с запахом бензина, ни легкого дрожания воздуха. На аэродроме все вновь погружается в тишину и все снова замедляется.
Вечер впереди еще долгий, а голова уже гудит. И Тони принимает решение отправиться в гости в одну из тех палаток неподалеку, в которые испанцы почти
